Миронов

Бела Кун – венгр. В империалистическую войну попал в плен. Революционизировался у нас; вернувшись домой, руководил восстанием. Потом венгерский народ изгнал его, и он, спасаясь от гнева, снова проник в Россию... «на ловлю счастья и чинов». Нахрапом пробрался в руководители русского народа... Почему мы, русские, позволяем нечистоплотным людям, неизвестно откуда вынырнувшим на мутной волне, властвовать над нами? Да еще и нас же уничтожать... Чушь!.. Плетей бы ему!.. Но ведь по рекомендации Ленина этот беглый Бела Кун был назначен членом РВС Южного фронта!

Миронов видел этого палача, запомнились бездушные, ничего не выражающие выпуклые глаза, будто его сильно ударили по шее... А даму в пенсне, Розалию Самойловну, Филипп Козьмич много раз встречал – она возглавляла политотдел 13-й армии, которую приходилось ему выручать из трудных ситуаций.

Один – венгр, другая – иудейка. Неужели – дело в крови? Может быть, поэтому им не жалко русских людей? Допустим. Но ведь Землячка – женщина! Неужели русская женщина могла так безжалостно уничтожать людей? «Из сердца женщины святую выну жалость и тусклой яростью ей очи ослеплю», – как сказал знамкенитый поэт Максимилиан Волошин.

Филипп Козьмич Миронов встречался с поэтом, поразила его благородная внешность, а еще больше – внутреннее обостренное, почти раскаленное чувство совести. А какие стихи он создал! Боль его – о России...

С Россией кончено... На последях:
Ее мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях,
Распродали на улицах: не надо ль
Кому земли, республик да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.
О, Господи, разверзни, расточи,
Пошли на нас огонь, и язвы, и бичи,
Германцев с запада, монгол с востока,
Отдай нас в рабство вновь и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до Страшного Суда!

Какая сила!.. Какая боль!.. Ну почему люди, подобные Максимилиану Волошину, не становятся избранниками русского парода?! И еще: «Мы выучились им верить и молиться за палачей». Как это верно!

Розалия Самойловна, палач обманутых офицеров, юнкеров и гимназистов, стала секретарем Крымского обкома партии. Как награду вручили эту высокую должность за убийство молодых и верующих. А Кун Бела – председателем областного ревкома. Этой влюбленно-коварной парочке восторженных от потока мученической невинной крови «вождь» Троцкий милостиво пообещал прибыть в Крым тогда, когда там не останется ни одного белогвардейца. И уж как ради этого старались хамовито-кровавые слуги. Вот кого надо сажать и судить!.. Неужели их не настигнет кара? И когда же кончится это самоистребление?.. Хотя плодить злое дело проще и легче: не надо ни ума, ни любви Но без этого и человека нет. Или прав Вольтер, изрекший: «Чем ближе я присматриваюсь к людям, тем больше мне нравятся собаки».

24

Память тревожащая встреча произошла на Перекопе с красавцами лейб-гвардии Его Императорского Величества казачьего кавалерийского полка. И может быть, виной тому, что Миронов в том бою совершил непонятный для многих, необъяснимый маневр своими войсками, был, как это ни странно, свадебный марш Мендельсона. Об этом никто и теперь уж никогда не расскажет, потому что последний свидетель только что ушел из жизни. От этого еще большая печаль ложится на сердце. Я могу только предполагать, что произошло с командармом в то мгновение – будто невидимая, но могучая рука властно наложила повод на шею коню и он, послушный, повел атакующую лаву чуточку левее лейб-гвардии казачьего полка. Какое-то поверхностное объяснение этому движению есть, потому что и с той стороны неслась вражеская конная лава, которую следовало смять и уничтожить. И все-таки, мне кажется, что-то дрогнуло в ожесточенном сердце командарма...

Лейб-гвардии Его Императорского Величества казачий кавалерийский полк был создан в 1775 году. И если донские казаки принадлежали к элитным войскам русской империи и были непревзойденными кавалеристами, то что говорить о лейб-гвардии, в ряды которой отбирали лучших из лучших. Традиции вырабатывались строгие и высокие, если даже учесть такую деталь, что полк имел постоянные казармы в Петербурге и Петергофе на протяжении чуть ли не полутора веков.