Миронов

Миронов: – Я человек беспартийный. Октябрьский переворот застал меня в Аккермане, в 32-м Донском казачьем полку. Я во многом не сочувствовал программе большевиков, т. к. не был знаком с ней во всем объеме, а по отрывкам не мог понять ее, но тем не менее я все-таки сочувствовал этой программе и видел для себя один исход после октябрьского переворота – бороться с контрреволюцией в революционных рядах, отсюда ясно и мое дальнейшее поведение. Я всегда выступал в защиту Советской власти, разъяснял платформу коммунистической партии, насколько я сам ее понимал, сперва в полку, а затем на Дону – населению. Ко всему этому я душевно стремился и, как известно Трибуналу, – это сквозит во всех моих речах, вплоть до 22 числа, до того рокового случая в Саранске. Здесь, после того как я был объявлен вне закона, у меня стали проявляться болезненные выступления против отдельных членов Советского правительства, которые своими поступками вредили авторитету партии и служили контрреволюции на руку. Вооруженная борьба, в которую мне пришлось вступить на Дону, началась с 1918 года 12 мая, и с того момента я не выпускал из рук винтовки до первого марта 1919 года, когда мне удалось занять станицу Урюпинскую. Я тогда вел объединенную группу из нескольких дивизий и, везде устраивая митинги, разъяснял истинное значение коммуны, ибо я был убежден, что то поведение, которое наблюдалось у отдельных лиц, могло сильно повредить делу и вызвать нежелательные явления вроде восстания казаков, которых кадеты могли использовать в свою сторону. Я был не против идейного коммунизма, а против отдельных личностей, которые своими действиями подрывали авторитет Советской власти. Я обрисовывал все примеры очень рельефно, называл имена тех, кто совершал те или иные преступления, указывал на примеры и факты там, где они имели место. Я говорил, что если подобные безобразные поступки не прекратятся, то, закончив войну с Красновым, нужно будет оглянуться на коммунистов. И вот эти-то нападки на отдельных личностей приняли за нападки на партию коммунистов. И, судя по газетам, которые мне пришлось читать, я видел, что меня обвиняют в том, в чем я не был виновен и чего я никогда не делал. Прошу трибунал обратить внимание на то, что несчастья мои начались с первого марта. После занятия Урюпинской мне пришлось идти в слободу Михайловскую, причем надо сказать, что в этих боях погибли комиссар Ковалев и заведующий политотделом Чеботарев, и когда мне пришлось оставлять Михайловское, этих политических работников не было, я остался совершенно один. Мне приходилось выводить красноармейские части, уроженцев этого хутора с их женами, детьми.

Был еще один случай, в котором мне приходилось принимать также непосредственное участие при самой тяжелой обстановке. В слободе Михайловке с ее огромным населением был созван митинг по поводу убийства офицера пятого полка. И чтобы сгладить впечатление, произведенное кадетами, предложено было видеть меня. И я, опять повторяю, что в такой тяжелый момент но было ни одного коммуниста, который помог бы мне несколько ослабить сгустившуюся атмосферу. По прибытии своем в Саранск я должен был арестовать всех тех сотрудников, у которых были найдены деньги, взятые из казначейства. Впоследствии это дело было передано в соответствующие инстанции. Затем мною был арестован один немецкий колонист, и впоследствии было доказано, что он принадлежал к 23-й дивизии. Я его отправил в тюрьму, где он был убит.

Председатель: – Прошу вас не вдаваться в такие подробности и касаться мотивов, побудивших вас выступить на фронт.

Миронов: – Итак, я хочу указать на невозможно сложившуюся политическую атмосферу в Саранске вокруг меня. Затем распространился слух, что пал Тамбов. И зная прежнее состояние нашего фронта, мне казалось, что кадеты могут подойти при таком положении к Богоявленску; мне казалось, что деникинские войска вклинятся в наше расположение в направлении Ряжска, тем более что последнее время распространялись слухи об эвакуации Козлова. И я, получив подтверждение от одного довольно солидного железнодорожного служащего об эвакуации Козлова, решил выступить с наличными силами на фронт, убежденный, что я своим выступлением в любом месте остановлю фронт. Вот тот толчок, который заставил меня выступить на фронт, спасать его. Вот моя единственная цель и давно назревшая. В деле имеется мое письмо к Ленину. Это, так сказать, первая моя попытка спасти создавшееся положение. Затем я посылал телеграммы. Наконец, я хотел поехать и лично заявить о необходимости изменения политики на Дону и в казачьих областях. Я полагал, что со мной бы согласились. Главным обвинением против меня выдвигается неисполнение мною приказа Реввоенсовета Республики.