Мироныч, дырник и жеможаха

Обретя с Тонечкой смысл жизни и великое утешение, Мешкова завязала с выпивкой и стала чуть меньше ненавидеть человечество. Под яблоней, за красным столом, уставленным вареньями и печеньями, Мешкова чаёвничала с Птицыной, Николавной, Илюшиным и любимой Тонечкой. А бедный Ганя в это время отчаянно боролся с ароматом жареной баранины, который летел изо всех лангедокских щелей и без приглашения лез к нему в ноздри.

Ганнибал очень хотел поиграть: во-первых, он соскучился без музыки и у него чесались руки, во-вторых, он надеялся, что кто-нибудь его покормит в награду. Он заглядывал в рестораны, гостиницы, магазины, но рояля нигде не находил: это был бедный городок, трущобный, захолустный, прекрасный в своём запустении. Ганя бродил по кривым горячим улицам вдоль домов с ажурными балкончиками и закрытыми ставнями. Перед ним вставали церкви с изнывающими от жары горгульями, куски античных строений, колонны, которые ничего не поддерживали, готические своды, которые никуда не вели.

На главной площади, окутанной мучительным запахом блинов, Ганя увидел знакомых нищих — они сидели в тени архиепископского дворца. Косматые псы работали: строили глазки прохожим и улыбались, когда им кто-нибудь подавал. Пират лениво потряхивал погремушкой, Паскаль спал. Ганя подошёл, поздоровался.

— Что, не пускают в автобус?

— Без намордника не пускают. Нет ли у вас денег на намордник для Избы?

— Изба?? Его так зовут?

— Да, это Изба, а это Индиго.

— У меня нет денег на намордник, но я хотел бы их заработать. Можно мне тут с вами постоять?

— Ты что-нибудь умеешь?

— Да, попробую спеть.

— Тогда отойди подальше, чтобы не разбудить Паскаля.

Ганя вышел на середину пустой площади. К нему подошёл Изба, сел рядом, тяжело дыша и пуская слюни на средневековую мостовую. Ганя откашлялся и громко сказал: «“Грешный человече”! Поминальный духовный стих! Слова и распев народные!» И запел во весь голос:

Как ходил же грешный человече,
Он по белому свету.
Приступили к грешну человеку,
К нему добрые люди:
— Что тебе надо, грешный человече,
Ти злата, ти серебра,
Ти золотого одияния?
— Ничего ж на свете мне не надо,
Мне ни злата, ни серебра,
Ни золотого одияния.
Только надо грешну человеку
Один сажень земельки
Да четыре доски.

Как только Ганя начал петь, к нему подошли двое полицейских и стали слушать. Ганя сделал паузу и вопросительно на них посмотрел, но они ничего ему не сказали, и он запел дальше. Затем подбежали дети, подошли их родители, подошла ярко накрашенная дама, подошли испанцы с рюкзаками, подошли старички и старушки. Когда Ганя закончил, все громко захлопали и приготовились слушать дальше.

— Изба, что бы им спеть?

Пёс широко зевнул, показав публике огромную пасть красного бархата, и предложил что-нибудь казачье. Ганя запел: «Не для меня придёт весна, не для меня Дон разольётся». Все опять хлопали, но денег никто не давал; правда, Ганя их и не просил, он плохо себе представлял, как это делается. Шляпы у него не было — не идти же с протянутой рукой! Между тем, есть хотелось, а Изба нуждался в наморднике. Ганя затянул «Боже, Царя храни!» На пса гимн оказал сильное действие: он вскочил, гавкнул и громко завыл. Наверное, у него был русский прадедушка. Ганя его пнул и запел дальше — всю «Молитву русских». На последних словах — «Светло-прелестная жизнь поднебесная, сердцу известная, сердцу сияй!» — стали бить часы на башне: «Бом! Бом! Бом!» Народ хлопал. Ганя откланялся и пошёл прочь. Около автобусной остановки сидел на тротуаре дедушка в пальто. Перед ним на газете лежали остатки какой-то еды и был стаканчик, в который прохожие клали монетки. Панк с мощным гребнем на выбритой по бокам голове угостил дедушку сигареткой.