Мироныч, дырник и жеможаха

Приезжала полиция. Два румяных полицейских вежливо просили дедушку уехать из деревни. Пугали непослушного почётного гражданина штрафом. Взвизгнув от ярости, дедушка надел зелёные калоши, схватил палку и бросился вверх по тропинке. Это были его тропинки, его ручьи, его заросли рододендрона, иван-чая и дикого жёсткого щавеля. Ему не хотелось в город. Полицейские спешили за дедушкой — упрашивали, умоляли. Лимонное солнце тихо садилось за верхушки елей. Три бегущих силуэта — два стройных и один горбатый, с развевающейся бородой и палкой — казались вырезанными из чёрной бумаги, будто для театра теней. Через полчаса тени сбежали с горы и спрятались в избе. Дедушка вытащил из закромов твёрдые, как дубинка Гиньоля, копчёные колбасы, серый хлеб и бутылку с настойкой из корня горечавки. Саломея заварила травяной чай. Дедушка пропустил стаканчик и успокоился. Изба наполнилась говором и смехом. Только ледяной ручей бурлил, ворчал и сердился. Он изо всех сил старался размыть берег, сломать избу и унести в долину капризного дедушку с его нотами, калошами и колбасой.

В городе у дедушки был двухэтажный дом, захламлённый разнообразным пластиковым мусором. Раньше, чтобы не платить за помойку, дедушка жёг мусор в печке. Он это делал по воскресным дням после мессы. Над домами стелился ядовитый дым от тающей в огне пластмассы. Соседи изо всех сил терпели причуды скаредного музыканта. Терпение добрых горожан лопнуло, когда он запихал в печку ломаный пластмассовый стул и дырявые калоши. На дедушку написали коллективную жалобу. Почётному гражданину запретили жечь что-либо, кроме дров и бумаги, и тогда в углах его дома стали скапливаться кучи бутылок, тюбиков, проводов, мешков, ботинок. Два раза в год, на каникулах, внучка сортировала мусор и вывозила его на помойку, а дедушка прикидывался, будто ничего не замечает.

Ганя с Саломеей гостили у дедушки неделю. Дедушка, видя, как счастлива внучка, перестал ненавидеть женишка. Он даже решил подарить Гане часы, посадил его в свою старенькую машинку и повёз в магазин. Сначала они долго ездили вокруг города в поисках дешёвого бензина. Потом ели в дешёвой столовой, хотя были совсем не голодны. Потом накупили некрасивых шапок и курток, потому что наткнулись на распродажу. «Редюксьон, редюксьон! — волновался дедушка. — Иль фо профитэ ля редюксьон!» Ганя пришёл к выводу, что у дедушки в жизни есть только два авторитета: Иоганн Себастьян Бах и Микаэль Ольссон. «У Ольссона — тридцать один миллирд долларов, что неудивительно, ведь он великий эконом и покупает себе всё на распродажах. Это его жизненный принцип. И он совершенно прав! Профитон ля редюксьон!»

Часы продавались в торговом центре. Он был совсем новый, этот центр, его построили по последнему слову моды и техники. В нём вкусно пахло, звучала приятная музыка, бесшумно скользили стеклянные лифты, за прозрачными стенами вставал грандиозный пейзаж с зелёными долинами и снежными горами.

Стуча палкой по блестящим плитам, с ненавистью глядя на ряды таинственных тёмных бутиков, дедушка искал отдел часов. Часы продавались на третьем этаже. С неба спустился лифт — с нежным звоном раскрыл объятия, выпустил красавицу с коляской, повременил немного и решил уехать. Дедушка бросился к нему, вонзил в закрывающиеся двери палку и навалился на неё, как на рычаг. Лифт в ужасе снова открылся, дедушка победно вошёл и начал хаотично тыкать в кнопки. Ганя утирал слёзы, еле сдерживая смех. Лифт поехал вверх, оставив под собой двух дам с изумлёнными лицами и какого-то согнувшегося пополам человека.

Хамфри Богарт, Одри Хепбёрн и усатенький Ди Каприо удручённо смотрели на дедушку, который бегал от витрины к витрине и злобно ругался. Им было обидно, что дедушке совершенно не нравятся «Свотч», «Омега», «Таг Хойер» — ни классических форм, ни последних моднейших моделей. «Врут, врут! Я знаю — всё это сделано в Китае! Всё плохого качества! А цены — безумие! Пойдём отсюда, ноги моей больше здесь не будет!»

Дома дедушка стал рыться в ящиках письменного стола, забитых нотами, квитанциями, проволочками, батарейками, фотоплёнкой, конфетками, спичками, и наконец вытащил на свет божий старые часы «Омега». Это были часы Антуанетты. Их не заводили сорок лет. Недовольно ворча, дедушка покрутил винтик, приложил часы к уху, настороженно прислушался и вдруг счастливо улыбнулся, услышав тихое биение золотого сердца. Стрелки побежали вперёд. Дедушка спрятал часы в коробочку и сказал Гане, что это — подарок для его бабушки, для Николавны. Накануне Ганя рассказывал дедушке про Николавну и показывал её фотографии на фоне квашнинского дома и Мсты. Дедушке понравились и Мста, и дом, и Николавна. Он сказал Гане, что будет рад, если Николавна приедет к нему погостить.

27