Миротворец

Диспозиция была такой: большая часть наличного состава сгрудилась кругом, примерно половину которого составляли даргинцы, а вторую половину — чеченцы. На пустом пространстве в центре круга стояли Анзор и Фазиль и что-то доказывали друг другу, широко жестикулируя. Они не орали, но такие рубленые, такие чеканные фразы сыпались в снег, что было понятно: дело серьезное.

Насколько оно серьезное — мы поняли, когда протолкались вперед и увидели у ног Анзора и Фазиля лежащего человека. Еще там были даргинец Хамид, которого держали за руки-ноги, и точно так же за руки-ноги удерживаемый чечен Мага.

Тот самый Мага.

У Эдика сработал врачебный рефлекс — он кинулся к лежащему, перевернул, проверил пульс, включил фонарик, проверил реакцию зрачков.

— Поздно уже, — сказал Анзор. — Ничем не поможешь, доктор.

— Дайте его мне! — закричал с надрывом Хамид. — Дайте его мне, я убью эту сволочь!

— Что случилось? — Эдик встал с колен.

— Повздорили из-за места в палатке, — устало объяснил Алихан. — Или еще чего. Разве теперь важно?

— Я защищался! — крикнул Мага.

— Ты человека убил, — Фазиль взял его за барки и слегка встряхнул. — Хорошего бойца убил. Что с тобой теперь делать?

Действительно, в полевых условиях вопрос воинской дисциплины стоял жестко. Если позволить людям убивать друг друга из-за места в палатке, скоро не останется отряда.

— Я сам тебя убью, — сквозь зубы процедил Фазиль. Алихан похлопал его по плечу и отвел чуть в сторону.

Я не понимала, что он сказал то ли по-даргински, то ли по-аварски, но он посмотрел на Анзора, и я догадалась: если даргинец убьет чечена, чечены этого не забудут. Может быть, прямо сейчас резни не будет, может быть, они даже не уйдут — но в отряд будет вбит клин, и надежда взять Архун накроется медным тазом в том самом смысле, в каком о медном тазе писали китайские литераторы.

Анзор тоже не мог убить земляка. Остальные земляки его бы, мягко говоря, не поняли. Идеальным решением проблемы стала бы расстрельная команда, поровну состоящая из чечен и даргинцев, но мозги у всех от усталости и высоты варили неважно, да и сама церемония официальной казни вышла бы очень хлопотной.

— Фазиль, — сказал вдруг Эдик. — А если Магу убьет русский — у нас не будет розни?

— Доктор, — Анзор посмотрел на Эдика с почти суеверным страхом, — не твое это дело — убивать людей.

— У каждого врача есть свое небольшое кладбище, — пожал плечами Эдик. — Правда, я никогда раньше не убивал специально.

— А ты сможешь? — Фазиль пристально посмотрел ему в глаза.

— Сейчас узнаем, — Эдик снова пожал плечами.

— Нам нельзя тут поднимать стрельбу, — Фазиль достал из ножен немецкий армейский нож.

Я вдруг перестала чувствовать руки и ноги. Когда человек умирает у тебя на столе, хотя ты сделал все, что мог, и даже больше, — это одно. Когда ты берешь в руки нож, чтобы убить…

— Я защищался, доктор! Я защищался! — Мага почти рыдал.

— Ты его спас, — проговорил Анзор. — Ты хозяин его жизни и смерти. Все по-честному. Ну ты, не вой! Будь мужчиной!

И с этими словами Анзор встал рядом с бьющимся на снегу Магой.

— Бить лучше всего вот так, — посоветовал он, показывая ладонью движение вперед, под грудную клетку, и наискось вверх. — Там сразу сердце. Мгновенная смерть.

— Анзор, — без выражения сказал Эдик, — при всем уважении к тебе — здесь я хирург.

Магу отпустили, и он упал лицом вниз, загребая снег горстями, словно пытаясь забрать его с собой туда, — а снег таял и утекал между пальцами.

Эдик ударил сверху вниз, в затылочную впадину. Нож вошел точно под эпистрофей и отделил головной мозг от спинного. Эдька все-таки был классный хирург.

Он вытер нож о снег и вернул его Фазилю, не забыв сказать «спасибо». Потом мы вернулись в палатку, молча сбросили ботинки и носки и забрались в спальник, согревая друг друга.

И когда меня спрашивают, как так вышло, что прожженные бандиты слушались, как школьники, хлипкого интеллигента, я отвечаю: вышло так потому, что Эдька мог в один день подарить человеку жизнь и забрать ее. И все это видели. Потом история обросла водорослями и ракушками легенды, но никто не знал, что Эдька, снова зарываясь носом в мою грудь, сказал:

— Не бросай меня здесь. Мне не «борода» нужна. Мне нужен друг.

Кашарский перевал в самой низкой своей точке достигает 3700 метров над уровнем моря. С солнечной стороны он может нагреться до сорока-пятидесяти градусов, в то время как в тени будет не выше шести-восьми. Ночью температура падает до минус двенадцати. И хотя в этих широтах даже зимой снег лежит только в горах, снегопад в феврале — обычное дело: влажный ветер с моря, поднимаясь к горам, осыпается хлопьями. Этот снег не лежит и нескольких часов, но нам и не нужно было, чтобы он лежал. Нужно было, чтобы он шел над побережьем, как можно мокрей и гуще.