Мировая история в легендах и мифах

— Почему? Вскоре нам может понадобиться картограф с хорошей памятью. Это я запретила Бартоломео тебе что-либо говорить раньше. Мы не знали, не подослан ли ты. Ваша встреча показалась мне слишком уж удачным совпадением.

— Подослан?! Доносить на собственного брата, как последний…?! — Он выругался так длинно и выразительно, что даже сам поморщился брезгливо. («Хотя этому скрытному сукиному сыну Бартоломео он все равно еще покажет!»)

Солонейшее ругательство заставило даму только чуть улыбнуться.

— Вы не виделись с Бартоломео много лет, расстались детьми. А в каких дети вырастают взрослых — непредсказуемо, — вздохнула донна Исабель с неожиданной грустью.

Она отломила небольшой кусочек сыра и уверенно, по-мужски, налила себе вина, сильно разбавив его водой. Потом опрокинула над бокалом переполненную ложку меда. На тягучий, прозрачный мед упал из окна луч света, и оба они несколько мгновений завороженно смотрели, как падала эта золотая, толстая, светящаяся нить в ярко-синий, тоже подсвеченный лучом, бокал. На улице скрипели оси телег, доносились обрывки разговоров, цокот копыт, крики возниц. Христофоро вздрогнул, когда заорал под самым окном, зазывая клиентов, бродячий barbeiro[285]. И рассердился: довели шпионы!

Его поразило, сколько власти имеет эта женщина над его братом: запретила, и он повиновался, и столько времени молчал!

— Не хотел подвергать меня опасности! Какая трогательная забота! Даже ничего не зная, я был бы так же растянут на крючьях палача рядом с ним. И с вами… — Сказал — и почувствовал, что попал в точку.

Лицо ее, из живого и лукавого мгновение назад, стало совершенно неподвижным, словно омертвело. Разговор явно становился все более серьезным.

— Ну хорошо, сейчас ты все знаешь. И что это меняет? Ты точно так же рискуешь сейчас, сидя со мной за столом и отхлебывая свое вино. Стук в дверь может раздасться в любой момент. В любой. Хорошо, если верная Амельда успела бы предупредить. Хотя это тоже ничего не изменит. Ты был спокоен потому, что ничего не знал. Неведение — благо и покой, — Она приблизила свои кошачьи глаза, — И что бы ты делал, если бы все узнал год назад? Ушел бы в море? Возможно. Но с твоим приходом в лавку дела пошли так хорошо, что она перестала быть только прикрытием и предлогом. И именно это сделало ее по-настоящему полезным прикрытием.

«Она приказывает, и брат повинуется! А его… его просто используют!»

— Если бы ты знал, что твой брат — espia, ты мог бы слишком забеспокоиться, — веско сказала она. «И, чего доброго, выдал бы — вольно или невольно», — подумала. Но сказала не это, а совсем другое: — Кстати, свой долг Осьминогу Джанотто ты выплатил именно благодаря себе, только из доходов лавки, в этом нет ни единого испанского мараведи.

«Знает Осьминога?» — удивился он.

А Исабель, конечно, не стала говорить о потных, хватких ладонях Джанотто, и о тяжести его обрюзгшего тела, если приходилось запоздать с долгом…

У Христофора были иные жизненные планы. В них совершенно не входило собирать сведения для Кастильи против португальского короля, не входила перспектива знакомства с крепкорукими господами из королевских пыточных подвалов. Он понимал, что с головой ввязан в крайне опасное дело и не сможет теперь никому доказать свою непричастность. Да в общем, он и не собирался. Судьба опять решила все за него. Глухо, тревожно толкалось сердце. Немного дрожали руки. Подозревать — это одно, знать точно — совсем другое. Донна Перестрелло, однако, судя по всему, знала, что делала: ее уверенные манеры одновременно успокаивали и возбуждали. В конце концов, если ее и Бартоломео за столько лет не схватили… Может быть, все это не так уж и опасно, может, еще и обойдется, вон как уверенно она держится!

Такие мысли Христофора только подтверждали, как мало знал он не только о благородных дамах, но и о шпионах тоже.

Исабель пристально наблюдала за ним: что дальше? Бросится обвинять ее, брата, несовершенство проклятого мира, свою несчастную судьбу? Даст юлю нервам? Рассвирепеет? Пойдет на насилие, шантаж? Такой риск тоже был. Но она надеялась, что достаточно узнала об этом человеке от Бартоломео, и уповала на свое знание мужчин и человеческой природы.

Неожиданно он засмеялся. Сначала тихо, потом — громче. Два кошачьих глаза напротив впились в него с удивлением.

Он смеялся.

— Странно как получается! Я же, теперь выходит, вот уже почти больше года — кастильский espia, а сам написал и уже отправил королю письмо, где уверял его в своей неизменной преданости и просил Его величество дать мне возможность послужить ему и Португалии.

— Я читала это письмо. Именно поэтому мы сейчас и говорим.