Мировая холодная война

В два часа ночи Рузвельт попросил о чести сказать последний тост. «У каждого из нас своя собственная философия, собственные обычаи и образ жизни. Но мы доказали здесь, в Тегеране, что отличные друг от друга идеалы наших наций могут быть совмещены в единое гармоничное целое в ходе движения вместе к благополучию всего мира, увлекая нас к общему благу».

На следующий день Рузвельт заговорил с англичанами незнакомым до сих пор тоном. «Уинстон сегодня капризен, он встал не с той ноги». Президент прошелся по привычкам Черчилля, а к Сталину обратился «дядюшка Джо». Англичане с трудом переносили этот новый климат в переговорах.

Впервые на совещаниях «большой тройки» Рузвельт начинает предавать гласности свои идеи относительно будущего Германии. Он определил позиции в этом вопросе в своем выступлении перед Объединенным комитетом начальников штабов в Каире. Там он обрисовал раздел Германии на три отдельных независимых друг от друга государства. Южное германское государство должно было включать в себя все немецкие территории к югу от реки Майн. Отдельное государство образовывалось на северо-западе Германии, включая в себя Гамбург, Бремен, Ганновер — и на восток до Берлина. Северо-восточное государство состояло бы из «Пруссии, Померании и южных областей». В Тегеране Рузвельт изменил эту схему. Он предложил Сталину и Черчиллю создать уже пять отдельных государств на немецкой земле плюс два особых самоуправляемых региона (один — Киль и Гамбург, второй — Рур и Саар), находящихся под международным контролем.

Протоколы Тегерана позволяют сказать следующее: здесь наметилось подлинное советско-американское понимание в отношении того, что Германию надлежит поставить в положение, при котором она перестанет быть возмутителем европейского мира и источником агрессии. Рузвельт показал понимание опасений СССР в отношении Германии как державы, дважды в XX веке ставившей под угрозу существование России. Этот момент более всего способствовал советско-американскому сближению на данном этапе.

Второй важнейший момент касался «польского вопроса».

Через несколько часов после утреннего заседания второго дня Рузвельт пригласил Сталина на двустороннюю встречу. Рузвельт попытался найти решение проблемы, которая самым очевидным образом разделяла две великие державы. Он сказал Сталину, что приближаются очередные президентские выборы и он собирается баллотироваться на третий срок. В США живут около семи миллионов американцев польского происхождения, их голоса для победы демократической партии крайне необходимы. Как практичный политик, он будет драться за эти голоса. Лично он, Рузвельт, согласен со Сталиным, что польское государство должно быть восстановлено и что его восточные предвоенные границы должны быть отодвинуты на запад, а западные перемещены вплоть до Одера, но обстоятельства избирательной борьбы не позволяют ему открыто высказываться по вопросу о границах. Сталин ответил, что понимает проблему президента.

Рузвельт решил пойти по второму кругу, по той же схеме, но уже говоря о литовцах, латышах и эстонцах. Американцы считают важнейшим право этих народов на самоопределение. Он лично полагает, что жители названных, республик на выборах выскажутся за присоединение к СССР. Сталин ответил, что прибалтийские республики не имели никакой автономии в царской России, которая была союзницей Англии и Соединенных Штатов, и никто не поднимал тогда подобного вопроса. Он не понимает, почему союзники это делают сейчас. Идя примирительным курсом, Рузвельт сказал, что общественность в США попросту не знает и не понимает этой проблемы. Сталин заметил, что публику следовало бы просветить. Вечером, затрагивая самые чувствительные струны, Рузвельт выразил надежду, что СССР восстановит дипломатические отношения с лондонским правительством поляков.

Важно подчеркнуть, что «подкупающим» Сталина обстоятельством было то, что Рузвельт не ставил «польский вопрос» во главу угла. В данном случае надо вернуться на несколько недель назад, когда Рузвельт так объяснял свое отношение к претензиям лондонского комитета поляков. «Я сказал: вы что, думаете они (русские. —.А. У.) остановятся, чтобы сделать приятное вам или нам в этом вопросе? Вы что, ожидаете, что Великобритания и мы объявим войну „дяде Джо“, если они пересекут вашу старую границу? Даже если бы мы хотели этого, Россия могла бы выставить армию вдвое больше наших объединенных сил, и у нас просто не было бы шансов вмешаться в эту ситуацию. Что еще важнее, я не уверен, что честный плебисцит, если он здесь возможен, показал бы, что эти восточные провинции не предпочтут возвратиться к России. Да, я действительно полагаю, что границы 1941 года являются столь же справедливыми, как и любые другие».