Мировая революция. Воспоминания

При данных обстоятельствах я не ожидал от манифеста большого впечатления на союзников; тем не менее наше выступление подействовало довольно сильно. Манифест усиленно распространяли французские газеты; г. Говэн написал о нем передовицу в «Journal des Débats», английские газеты также о нем достаточно писали. В Англии нас знали меньше, чем во Франции, но сведения о нас распространялись довольно скоро, сначала больше в кругах интеллигенции и кругах политических и правительственных; мы этого добились не только благодаря своей работе в Лондоне и Англии, но и благодаря упомянутой работе Воски в Америке, которую оценили также и в Англии. Я об этом подробнее расскажу, когда буду говорить об Америке.

В начале 1916 г. я начал подумывать о поездке в Париж. Д-р Бенеш приезжал в Лондон и делал сообщения о положении всего нашего дела; мы сговорились, что я приеду в начале февраля. Во главе французского правительства с 28 октября 1915 г. был Бриан, к которому у меня благодаря Штефанику был подготовлен прямой путь.

У Бриана я был 3 февраля 1916 г. Я ему показал карту Европы и изложил свой взгляд на войну: условием перестройки Европы и действительного ослабления Германии, т. е. спокойствия Франции, является разделение Австрии на естественные и исторические части. Мое изложение было весьма сжатым, я, так сказать, дал лишь лозунги – у Бриана настоящая французская голова, и он сейчас же проник в суть вещей. Главное было то, что он принял наш план и обещал его осуществлять. Я слышал от Штефаника, что Бриан был действительно привлечен на нашу сторону. О моей беседе появилось официальное сообщение; кроме того, для привлечения широких политических кругов, пользуясь любезностью редактора Зауэрвайна, я дал в «Matin» в форме интервью нашу антиавстрийскую программу. Это заявление подействовало не только в Париже, но и в остальных союзнических государствах. Я не преувеличу, если скажу, что союзники благодаря нашей программе разделения Австрии получили положительную сторону и в своей программе – не было достаточно победить центральные державы и наказать их денежно и иным способом. Мой разговор с Брианом произвел впечатление и в Лондоне и укрепил там наши позиции. Не только «Times», но и другие газеты напечатали благоприятные для нас сообщения (у «Matin в Лондоне был очень умелый корреспондент). Кроме того, само собой разумеется, что и мы сами воспользовались этим большим успехом во всех газетах. То, что Бриан принял меня, весьма действовало на славянских политиков, особенно, как я скоро мог убедиться, на русских дипломатов.

В Париже я задержался почти месяц и многими посещениями поддержал и усилил действие бриановского шага. Это было необходимо еще потому, что наши противники – друзья Австро-Венгрии – были возмущены и усиленно принялись за работу: в Париже, так же как и в Лондоне и повсюду, было сильно австрофильское и венгерофильское течение. Решительный бой с этим австрофильством еще предстоял нам, ибо в Европе и в Америке нельзя было уничтожить одним ударом предрассудки по отношению к Австрии. Австрия для союзнических дипломатов была обеспечением от балканизации («у нас и с одним много дела, с десятью же невозможно и разговаривать») и охраной от Германии! И это было в тот момент, когда Австрия шла рука об руку с Германией.

Я не могу писать о всех своих посещениях и разговорах; для характеристики работы, однако, привожу несколько имен: министр Пишон, председатель парламента Дешанель, председатель комиссии по иностранным делам Лейг, редактор Говен, писатель Фурноль, редактор Кириелль, потом Бутру, Шерадам и многие другие.

Не могу не упомянуть приятных посещений семьи мадемуазель Вейсс, являющейся ныне редактором журнала «L’Europe Nouvelle», и гостеприимного салона госпожи де Жувенель; у врача Штефаника, доктора Гартмана я нашел также избранное общество. О постоянных встречах с Дени и с профессором Эйзенманом не буду говорить, они и так, само собой, подразумеваются.

Мы часто встречались с Весничем и обменивались известиями и взглядами на общее положение и на вопросы, особо нас касающиеся; против Веснина в Париже был настроен, как я мог наблюдать лично, кружок более молодых людей – в политическом отношении они были к нему несправедливы.

Интересными для меня были сношения с Извольским. Нас сблизила борьба против Эренталя; я мог, следовательно, ожидать, что он обратит внимание на наше дело. Мы говорили с ним о деле Эренталя, но он был довольно сдержан; может быть, у него уже остыл к нему интерес, как и у меня, теперь у нас были иные, более важные заботы. То, что я слышал, подтверждало мое мнение, что в Бухлове ни Эренталь, ни Извольский не высказали достаточно ясно и точно свои взаимные требования; вообще, это дело до сих пор недостаточно выяснено, главное же не установлено, действительно ли правда, что был написан протокол, как недавно утверждал московский профессор Покровский. Насколько мне известно, подобный протокол найден не был.