Мировая война Z

Господь говорил со мной. Его слова звучали в моей звенящей голове. «Больше никаких грехов, — сказал Он мне. — Больше ни одна душа не попадет в ад». Так ясно, так просто. Мы теряли слишком много офицеров, заставляя их убивать солдат, а Господь терял слишком много хороших душ, когда солдаты убивали себя сами. Самоубийство — грех, и мы, Его слуги — те, кто избрал себе судьбу Его пастырей на земле — единственные, кто может нести крест освобождения душ, заточенных в больном теле! Вот что я сказал командиру дивизии, когда он узнал о моем поступке, вот что передали каждому полевому капеллану и даже каждому гражданскому священнику по всей матушке-России. То, что позднее стало известно под названием «окончательное очищение», стало только первым шагом религиозной лихорадки, которая превзошла по накалу даже иранскую революцию восьмидесятых годов. Господь слишком долго отказывал влюбви своим детям. Они нуждались в наставлении, мужестве, надежде! Можно сказать, это и есть причина, по которой мы выбрались из войны с зомби как верующий народ и продолжаем заново отстраивать свое государство на фундаменте этой веры.

— Есть ли доля правды в слухах, что вашу философию извратили в угоду политике?

(Пауза).

— Я не понимаю.

— Президент объявил себя главой церкви…

— Разве национальный лидер не может ощутить любовь Господа?

— Но как насчет организации «отрядов ликвидаторов» из священников и убийства людей под предлогом «очищения жертв инфекции»?

(Пауза).

— Я не понимаю, о чем вы.

— Разве не поэтому вы рассорились с Москвой? Разве не поэтому вы здесь?

(Длинная пауза. Снаружи доносятся звуки шагов. В дверь стучат. Отец Сергей открывает, на пороге стоит маленький ребенок в лохмотьях. Его бледное напуганное лицо в грязи. Он лихорадочно тараторит на местном наречии, срываясь на крик и показывая в сторону дороги. Старый священник сдержанно кивает, хлопает мальчика по плечу и поворачивается ко мне).

— Спасибо, что зашли. А теперь извините меня.

(Когда я встаю, чтобы уйти, он открывает большой деревянный сундук, стоящий у кровати, достает Библию и пистолет времен Второй мировой войны).

На борту судна ВМС США «Холо Кай», у побережья Гавайских островов

«Дип Глайдер 7» скорее похож на двухфюзеляжное воздушное судно, чем на мини-субмарину. Я лежу на животе со стороны правого борта, смотрю сквозь толстый, прозрачный предохранительный конус. Мой пилот, Майкл Кой, машет мне с левого борта. Кой — из «стариков», возможно, самый опытный пилот в Военно-морском корпусе глубокого погружения (ВМКГП) США. Поседевшие виски и морщинки вокруг глаз никак не сочетаются с почти детским энтузиазмом. Когда плавбаза опускает нас в неспокойные волны Тихого океана, я замечаю, как в обычно нейтральную речь Коя начинают пробиваться словечки крутого серфера.

— Моя война не закончилась. Если уж на то пошло, можно сказать, что она до сих пор набирает силу. Каждый месяц мы расширяем поле действий, наращиваем материальные и людские ресурсы. Говорят, их еще двадцать—тридцать миллионов, они выплывают с прибоем на берег или запутываются в рыбачьих сетях. Нельзя поработать на прибрежной нефтяной вышке или починить трансатлантический кабель, не наткнувшись на зомби. Вот зачем мы ныряем: отыскать их, проследить, предсказать движение и, возможно, заблаговременно предупредить.

(Мы резко врезаемся в «барашки». Кой ухмыляется, проверяет свои инструменты и меняет частоту рации, соединяясь с плавбазой. Перед моим куполом обзора появляется белая пена, которая через секунду уступает место голубой воде. Мы погружаемся).

— Вы не спрашиваете меня об аквалангах или титановых костюмах против акул. Это потому, что вся эта фигня не имеет отношения к моей войне, да? Гарпунные пушки, сети для зомби… здесь я вам ничем не помогу. Если нужны гражданские, поговорите с гражданскими.

— Но военные тоже пользовались такими приспособлениями.