Мирович. Княжна Тараканова

«Э, была не была! — сказал он себе. — С мёртвой не взыщется, а всем будет оправдание…»

Князь выбрал новый чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу и, тщательно выводя слова неясного, старческого почерка, написал:

«Всклепавшая на себя известное вашему величеству неподходящее имя и природу, сего четвёртого декабря, умерла нераскаянной грешницей, ни в чём не созналась и не выдала никого».

«А кто из высших проведает о ней и станет лишнее болтать, — мысленно добавил Голицын, кончив это письмо, — можно пустить слух, что её залило наводнением… Кстати же, так стреляли с крепости и разгулялась было Нева…»

Так и сложилась легенда о потоплении Таракановой.

Пробившись без успеха ещё некоторое время по присутственным местам, Ирина Львовна Ракитина убедилась в безнадёжности своего дела и уехала с Варей обратно на родину. В Москве она пыталась лично подать прошение императрице. Это было в том же декабре 1775 года, накануне возвращения Екатерины в Петербург. Прошение Ирины было благосклонно принято, но в суете придворных сборов, очевидно, где-нибудь затерялось, и потом о нём забыли. По нём не последовало никакого решения и ответа. Хотела Ирина в Москве навестить графа Орлова — ей это отсоветовали.

Возвратясь в Петербург, императрица подробнее расспросила Голицына о кончине узницы и, как старик ни старался смягчить свой рассказ, поняла, какая драма постигла ослеплённую жертву чужих видов.

— Пересолили, князь, и мы с тобой! — сказала Екатерина. — Отчего ты не был откровеннее со мной?

«Я кругом виновата, — решила Ирина, после мучительных сомнений и раздумья; — через меня Концов бросил родину, через меня впал в отчаянье, пытался помочь той несчастной и погиб. Мне искупить его судьбу, мне вымолить у бога прощение всем греховным в этом деле. Я одинока, нечего более в мире ждать».

Ракитина в 1776 году оставила своё поместье на руки старого отцовского слуги. В сопровождении Вари, помолвленной в том году за учителя московской семинарии, она уехала в небольшой женский монастырь, бывший невдали от Киева, и поступила туда послушницей, в надежде скоро принять окончательно постриг. Сколько Варя ни разубеждала её, со слезами и заклинаниями, Ирина, надев рясу и клобук, твердила одно:

— Я виновата, мне молиться за него и вечно страдать…

33

Мольбы, однако, не шли на мысли Ирины.

Прошло пять лет. В мае 1780 года Ракитина снова посетила Петербург. Её приятельница Варя была замужем в Москве. Дядя Вари, отец Пётр, состоял по-прежнему священником Казанской церкви. Ирина его навестила. Он ей очень обрадовался, стал её расспрашивать.

— Неужели всё ещё ждёте, надеетесь, что ваш жених жив? — спросил он. — Столько лет напрасно тревожитесь; был бы жив, неужели не отозвался бы как-нибудь, не говорю вам — знакомым, родным?

— Не говорите, батюшка, — возразила Ирина, отирая слёзы, — всё отдам, всем пожертвую.

— Но это, сударыня моя, даже грешно… испытываете провидение, язычески гадаете.

— Что же мне делать? — произнесла Ирина. — Вижу тяжёлые, точно пророческие сны… Один, особенно, — ах, сон!.. недавно снилось, да подряд несколько ночей…

Ирина смолкла.

— Что снилось? Говорите, откройтесь.

— Снилось, будто он подошёл к моему изголовью такой же, как я его видела у нас в деревне, в последний раз, — статный, красивый, добрый, и говорит: «Я жив, Аринушка, я там, где шумит вечное море… смотрю на тебя утро и вечер с берега, жду, авось меня найдёшь, освободившись…» Ах, научите, где искать, кого просить? Государыню снова просить не решаюсь…

— Думал я о вас, — сказал отец Пётр, — здесь некому, кроме одного лица… А это лицо — государь цесаревич Павел Петрович… Он, гроссмейстер, покровитель ордена мальтийских рыцарей; один может. Лучшего пособника, коли он только снизойдёт к вам, в вашем деле не найти… Тут всё: и ум, направленный к благому и таинственному, и связи с могучими и знатными филантропами. А доброта? А рыцарская честность? Это не Тиверий, как о нём говорят враги, а будущий благодетельный Тит…

— Да, я слышала, — ответила Ирина.

— Слышали? так поезжайте же к нему на мызу, ищите аудиенции.

Священник снабдил Ирину нужными наставлениями и советами, дал ей письмо к своей крестнице, кастелянше дворца цесаревича. Ракитина наняла кибитку и через Царское Село отправилась на собственную мызу великого князя — «Паульслуст», впоследствии Павловск.

Кастелянша приняла Ракитину весьма радушно. Она, приютив её у себя, показала ей диковинки великокняжеского сада и парка, домики Крик и Крах, хижину Пустынника, гроты, пруды и перекидные мосты.

Было условлено, что Ирина сперва всё изложит ближней фрейлине цесаревны, недавней смолянке, Катерине Ивановне Нелидовой.

— Когда же к Катерине Ивановне? — спрашивала Ирина, ожидая обещанного ей свидания.

— Занята она, надо подождать, на клавикордах всё любимую пьесу цесаревича, какой-то гимн изучает для концерта.

Ирина шла однажды с своей хозяйкой по парку. Вдруг из-за деревьев им навстречу показалась белокурая дама, в голубом, без фижменов, шёлковом платье.

— Кто это? — спросила Ирина.

— Цесаревна, — ответила — чуть слышно, низко кланяясь, кастелянша.