Мирович

Охотник до курения, скряга Власьев пробурчал что-то и отвернулся, раздумывая, впрочем, даст ли ему подпоручик, после выговора, затянуться первому.

— Молчите, капитан? Но согласитесь, — продолжал Мирович, снизу вверх взглядывая в недовольное, надутое, с вытаращенными глазами, лицо Власьева, — согласитесь, что ведь лучше быть в довольстве, даже с капитальцем и, знаете, жить вволю, покуривать, чем здесь-то, в этой каторге…

Он подал ему трубку.

— Эка брехать ты дока, — сопя носом и потянув из чубука, произнёс Власьев.

— Да именно так-с, вот разберите.

— Но, одначе, о чём ты?

— Первый нумер, первый-с, — сказал Мирович, бойко подмигнув и сам удивляясь, с какою безобразною, грубою шутливостью он это сделал.

— Пустяки врёте, — промычал капитан, косясь на него и в то же время рассуждая: «уж не до нашей ли комиссии то клонится?». — Сами знаете, что противно регулу… мы присяжные люди…

— Э, не пустяки! — возразил Мирович. — Ну, если б, примером, хоть бы вот это дело?..

В груди у него что-то дрогнуло и как бы собиралось выскочить. Дух захватывало. В глазах прыгали искры. На языке, против воли, шевелились слова рокового, ужасающего признания. «Вот возьму, — думал он, — да прямо ему в лицо и швырну весь секрет».

— Хорошо бы, — сказал, уродливо улыбаясь, Мирович, — хорошо бы, знаете… стакнуться, да и того?..

— Что того? — спросил, ещё более насторожа уши, Власьев, стараясь отойти подальше от рокового места.

— Не предадите, не погубите прежде предприятия? — вдруг упавшим, молящим голосом спросил Мирович.

— Коли предприятие таково, что к вашей погибели следует, то не токма поощрять, а даже и слушать вашего вранья не хочу, — ответил, повернув к нему спину, Власьев.

— Осво…

Мирович начал и вдруг опомнился. Он обомлел и в смертельном страхе затрепетал, сообразив к своему ужасу, какой он сделал было промах. Со стены они спустились в сад. «Расположу его к себе, заглажу глупые слова», — подумал Мирович, беспомощным, робким взглядом всматриваясь в лицо Власьева. Тот глядел волком.

— А знаете новости? — начал он. — Играет на днях её величество в карты. Панин, гетман и Бецкий с нею… и вдруг кто-то о соловом жеребчике гетмана, рысистом, — он на нём в одиночку на бегунцах… Тут надо вистовать, у её величества козыри, — а они всё о жеребчике…

И точно прорвало Мировича: он засыпал словами, будто давно не говоривший. И, сознавая, как лебезил и как подыскивал речи, он с презрением слушал свой дребезжащий голос и внутренне на себя плевал. «Подлый, гнусный подлипала! — говорил он сам себе. — Вон рассказал о контузии своей под Берлином, даже оказался неприличным хвастунишкой… О посланной и вновь возвращённой отставке Ломоносова выложил такой дубине… точно может подобная ракалия оценить, понять… Наконец сообщил о мнимом волокитстве своём за какой-то актёркой Машей, — этого уж совсем и не было, и всё это я придумал, чтоб только умаслить его, расположить… эка мерзость, позор!».

У моста во внутренний двор Власьеву младший пристав Чекин и вахтёр поднесли в котелке и в миске что-то дымившееся, прикрытое полотенцем.

«Проба ужина, — решил в уме Мирович, — на сон грядущий трапеза принцу».

— Неси, — подумав и неспокойно, как бодливый бык, оглядываясь, сказал Власьев.

Он из кармана достал Чекину длинный почернелый ключ. Котелок и миску понесли за канаву в ворота. «Угадал, — усмехнулся Мирович. — Но почему сам капитан туда не пошёл? Странно…»

У гауптвахты Власьев с ним расстался. Стемнело. Было девять часов. Мирович велел пробить зорю, поставил солдат на молитву и отпустил их на ночлег. Дождавшись смены часовых, он пошёл в казарму. У её крыльца, толкуя о полковых делах, сидели два капрала и кое-кто из смоленцев-солдат. Мирович отозвал капралов в сторону.

— А что, ребята, — сказал он вдруг сослуживцам, — я вынужден нахожусь объявить — ожидается ведь от сената и от её величества указ, арестовать здешнего коменданта и всех офицеров, заключённого ж нумер первый освободить…

— Не могим знать, — нерешительно ответили спрошенные.

— Здесь заключённый арестант — особа первой важности, — продолжал Мирович. — Готовы ль вы беспродлительно выполнить, буде пришлется такой указ?

— Как солдатство, так и мы, — ответили капралы, — на то воля начальства.

«Трусы — канальи! — подумал с презрением Мирович. — А впрочем, посмотрим».

Он, сияя, точно по небу плыл, прошёл в караульную, посидел там и опять поднялся на стену. Прохладный, напитанный сыростью воздух приятно его освежил. Он уселся. Туман застилал город и очертания берегов.

«Ну, если Ушаков ждал такой погоды, лучше не надо, — сказал себе Мирович. — В этакой мгле и не спохватятся». Он вглядывался в сумрак, слушал, не плывут ли из города условленные шлюпки. Всё было тихо. Так прошёл час и два.