Мирович

Здесь Фонвизин увидел своего знакомца, рядового Державина. Последний, размахивая руками, что-то рассказывал преображенцам и как бы на кого-то жаловался.

— Что с тобой? — спросил его Фонвизин. — И каково происшествие?

— Представь случай! — обратился к нему Державин. — И в такое время… Вчерась из подголовка одна бестия выкрала все деньги — больше ста рублей…

— Кто выкрал?

— Да слуга одного солдата-помещика… И смех, и жаль, — такова судьба! Родительница сколотила и прислала последнее. Веришь ли, всю ночь не спал…

— Ну, теперь зато утешен.

— Ещё бы.

— А где ваш баталионный Воейков, что Пассека арестовал?

— Представь, вздумал на Литейном гренадёр, чтоб не шли сюда, бранить и по ружьям рубить. Те рыкнули и кинулись на него со штыками…

— И что ж?

— Ускакал — по брюхо коня — в Фонтанку, не достали.

— А эти кто?

— Дашкова… Панин… гетман Разумовский…

К собору наспевали известные городу вельможи и жёны сановников. Фонвизин также протискался на паперть. Голова его кружилась. Он слушал и не верил своим ушам. В раскрытую дверь церкви были видны ярко горевшие лампады и свечи. С клубами дыма доносились громкие возгласы протодиакона:

— Ещё молимся о благочестивейшей, самодержавнейшей, великой государыне… императрице Екатерине Алексеевне… и о наследнике ея Павле Петровиче…

Хор певчих подхватывал. И никогда клирное пение не казалось Фонвизину так сладко, как теперь.

«Боже! Какие события! — думал он, со слезами восторга не видя вокруг себя никого. — Чаял ли, ожидал ли кто так скоро?».

Он вынул платок, отёр глаза и раскрасневшееся лицо — и оглянулся.

У зелёной, развесистой липы на Невском, стиснутый задыхавшеюся от жары и давки толпой, стоял близ церковной ограды знакомый, атлетического вида, господин. Плотные плечи высились над устремлёнными к церкви головами; поярковый, порыжелый от ветра треугол был сдвинут на затылок; суровое, в морщинках, лицо изображало недоумение и радостный испуг.

«Михайло Васильич! Он ли это?» — подумал Фонвизин, вспоминая последнее свидание с Ломоносовым, тосты в честь императрицы и приглашение на именины дяди.

«Боже! Какое совпадение! — сказал себе юноша, протискиваясь из ограды на Невский. — Как раз в этот день…»

Под липой действительно стоял Ломоносов.

— Карету государыни, карету! — крикнули в это время от собора.

Ряды войск, тесня и сдерживая народ, раздвинулись.

— Место, место!

— Куда поехали?

— В новый дворец! В короне!..

— Врёшь!.. Что рот раскрыл? Пушка вкатит! Да не толкайся, желтоглазый, ребро сломаешь!..

— Эх, люди, право! Лезут!..

— Ой, руку отдавили! Ноженьку…

Толпа, хлынув от площади, разорвалась на два течения. Одно, волнуясь и кружась, захватило и повлекло влево по Невскому тех, кто стоял у сада гетмана. Другое потащило вдоль Конюшенных тех, кто находился правее против собора.

Фонвизин, приплюснутый меж бородами, пахнувшим ворванью и москателью лавочником и толстою, красной как рак попадьёй, увидел издали, в облаке пыли, раз и другой мелькнувшие плечи и шляпу Ломоносова. Он попробовал освободиться, но тщетно. Бурный народный поток, сжав его, как в тисках, уносил его дальше и дальше вперёд. Ломоносову бросилось в глаза взволнованное лицо Пчёлкиной. Она стояла на чьём-то крыльце, сумрачно, недовольно глядя на бежавшую мимо неё толпу…

Екатерина проехала в новый, ещё не освобождённый от лесов, Зимний дворец. Здесь, окружённая свитой, она показалась народу с сыном в верхнем, и теперь существующем фонарике, над правым крыльцом.

— Манифест пишут, совещаются, — стало слышно в толпе. — В старый дворец созван сенат и синод.

Подъезжали новые экипажи, скакали верховые.

Глухо гремя тяжёлыми колёсами и лафетами, на площадь въехала артиллерия. Пушки разместились по углам площади и у въездов в ближние улицы.

Ломоносов стоял у Адмиралтейства. Он видел, как с портфелью под мышкой, трусцой, на длинных, юрких ножках прошёл в дворцовые ворота любимец гетмана — президента академии, Григорий Теплов.

«Вот чьё перо понадобилось в столь важный момент! — с горечью подумал Ломоносов о своём давнем недруге. — Напредки сведом буду… Немного хорошего предвещают негоции с таким конфидентом[179]… Пора, знать, и восвояси».

Он сходил домой, наскоро пообедал и опять вышел на улицу. Но не успел он добраться до Гороховой, как народ снова откуда-то хлынул и его увлёк ко дворцу. Вечером площадь огласилась новыми громкими криками — Екатерина села в карету. Провожаемая войском, она ехала к старому елисаветинскому дворцу.

Унесённый волнами народа, Ломоносов очутился у фонарного столба в Морской, на углу разъездной дворцовой площади. Перед ним по Невскому равнялись шеренги преображенцев, семёновцев и конной гвардии; направо, по Морской, — измайловцы, артиллерия и армейские полки.

Кто-то тронул Ломоносова за плечо. Он оглянулся; перед ним стоял Фонвизин.

— Каковы события, каковы! — сказал Денис Иваныч.

— Да, смуты и всякой сутолочи немало! — досадливо ответил Ломоносов, вспоминая о Теплове. — Мах-мах, и увезли, начали новое царение. Всё это больно уж скоро…

— Не понимаю вас, — удивлённо произнёс Фонвизин.