Мировоззрение индийских мыслителей

Поскольку это предполагает этическое миро— и жизнеутверждение, Фихте должен считать участие человека в затеянной богом игре этическим действием. Поэтому он решается не без натяжки определить этику вообще как подчинение чувственного мира разуму. Исходя из идеи божественного действия, им самим введенной, он наделяет смыслом человеческую деятельность. Напротив, в Бхагавадгите человек участвует в игре лишь из долга, не пытаясь обосновать ее смысл и тем самым смысл своих действий.

Родство между философией Фихте и Бхагавадгитой заходит столь далеко, что Фихте также считает наивысшим то действие, посредством которого человек служит мировому порядку. На первом месте для него стоят не общие, обусловленные этической сущностью человека обязанности, что больше соответствовало бы духу того времени, а обусловленные его положением, профессией и особыми дарованиями.

[ГАНДИ И ЕВРОПЕЙСКАЯ МЫСЛЬ]

Никогда еще ни один индиец не интересовался в такой мере конкретными вопросами, как Ганди. Другие по большей части довольствовались требованием благотворительности по отношению к бедным. Он же — и в этом он напоминает своим образом мышления современного европейца — считает нужным изменить экономические обстоятельства, порождающие бедность. <…>

Его программа сельских реформ включает также создание новых жилищ и улучшение гигиенических условий, равно как и применение рациональных методов ведения сельского хозяйства. Первым толчком, побудившим его высоко оценить значение физического труда, образ жизни крестьян и ремесленников, оказалась книга Рескина «Unto this Last»[5], которую он прочел во время пребывания в Южной Африке. Он признает, что эта книга прямо способствовала перемене его взглядов на жизнь.

Присущее Ганди чувство действительности проявляется и в его отношении к требованиям ахимсы. Он не довольствуется ее восхвалением, а подходит к ней критически. Его заботит тот факт, что, несмотря на уважение к этой заповеди, в Индии так мало подлинного сострадания к животным и людям. <…>

Чувство действительности вынуждает Ганди признать, что заповедь неубиения и непричинения вреда неосуществима в полной мере, поскольку человек не может поддерживать свою жизнь, не совершая насильственных действий. <…>

Одна из важнейших заслуг Ганди состоит в том, что он открыто требует связать индийскую этику с действительностью.

Его интерес к мирскому настолько велик, что он участвует и в играх, и в спортивных состязаниях. Он требует, чтобы в школах уделяли физическому воспитанию не меньше времени, чем духовному, и сетует, что во времена его детства не было игр, так что приходилось довольствоваться лишь длительными прогулками по окрестностям. Словом, его миро— и жизнеутверждение помечено штампом «Made in England»[6] <…>

В беседе со своим другом, баптистским священником из Йоханнесбурга Дж. Дж. Доуком, Ганди замечает, что идея пассивного сопротивления в духе ахимсы связана для него со словами Христа: «Говорю вам, не противьтесь злому» и «любите врагов ваших… молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного». Кроме того, на его идеи оказали влияние Бхагавадгита и «Царство божие внутри нас» Толстого.

ИТОГИ И ПЕРСПЕКТИВЫ

От магической мистики, из которой она берет начало, индийская мысль наследует бесценный дар — сознание, что мировоззрение есть мистика, т. е. духовное единение человека с бесконечным бытием. В незыблемой верности этому убеждению — величие индийской мысли.

Но от магической мистики она перенимает также миро— и жизнеотрицание.

От естественной тональности миро— и жизнеутверждения она благодаря брахманам переходит к неестественной тональности миро— и жизнеотрицания. Однако поддерживать ее постоянно оказывается невозможно: этика вынуждает индийскую мысль вновь модулировать к первоначальной тональности миро— и жизнеутверждения.

Таким образом, развитие индийской мысли определяется столкновением между отрицанием и утверждением мира и жизни. Эта гигантомахия совершается, однако, тайно и беззвучно. Нет открытого и полного противопоставления одного другому; процесс происходит таким образом, что миро— и жизнеотрицание делает все больше и больше уступок миро— и жизнеутверждению, а миро— и жизнеутверждение все больше берет верх над миро— и жизнеотрицанием, от которого в принципе стараются, однако, как можно дольше не отказываться.

Уже в древние времена брахманы делают крупную уступку миро— и жизнеутверждению, заявляя, что миро— и жизнеотрицание нужно осуществлять лишь со второй половины жизни.

Существенно смягчил миро— и жизнеотрицание отход Будды от строгой аскезы; для него вообще важнее внутренняя свобода от мира, чем отрицание его вплоть до внешних мелочей. В его этике также присутствует идея деятельности. Однако Будда еще не выступает, исходя из требований этики, против миро— и жизнеотрицания.