Неаполь и Мессинское побережье Италии (и годы напряженного труда с детских лет!) оказались счастливыми. Через два года после кончины Мюллера повзрослевший двадцатишестилетний Эрнст Геккель возвращается в Германию сформировавшимся ученым с целым рядом полученных им выдающихся результатов. Они открыли Геккелю долгожданный путь к профессуре. И снова «первая любовь» — Йена, университет, теперь уже навсегда — здесь пройдут все оставшиеся 60 лет напряженной плодотворной жизни, годы борьбы за истину, честного служения науке и людям.
Трудно найти вопрос более древний и более волнующий воображение, чем великая загадка происхождения жизни. Еще не было науки, не было сложившихся религиозных систем, но уже на самых ранних ступенях развития человечества наши пращуры задавались вопросом происхождения самих себя и окружающей живой природы. В мифах, преданиях, былинах, сагах воспело человечество бессмертный гимн жизни.
Минули тысячелетия. Могущественные расы и народы заселили Землю, создали науку и технику, подчинили себе силы природы. Но осознали ли они до конца, что такое жизнь на Земле, прочувствовали ли единство себя и космоса, единство живого со всем мирозданием? К сожалению, не осознали и не прочувствовали, иначе бы мы никогда не узнали, что такое ядерное безумие.
Пришедшая в наш век из глубины столетий вместе с первыми зачатками человеческого сознания, проросшая корнями во всем бытии человека, загадка жизни остается.
В устной и письменной традиции народов, больших и малых, представлениям о происхождении жизни отводится большая роль: они охватывают все области искусства и народного творчества. И самое поразительное, может быть, в том, что современная наука, вооруженная новейшими методами исследования живого, неожиданно приходит к положениям, которые человечество в образной художественной форме и в своем мифотворчестве «предугадало» еще на заре своей истории.
Но так ли это неожиданно? Или здесь скрыта более глубокая связь, восходящая к природе человеческого сознания и эмоционального восприятия мира как целого? Об этом задумывались многие крупные ученые и деятели культуры, проводится много специальных научных исследований[32]. «И в наше время рядом с наукой, — писал в своей замечательной книге „Глаз и Солнце“ Сергей Иванович Вавилов, — одновременно с картиной явлений, раскрытой и объясненной новым естествознанием, продолжает бытовать мир представлений ребенка и первобытного человека и, намеренно или не намеренно, подражающий им мир поэтов. В этот мир стоит иногда заглянуть как в один из возможных истоков научных гипотез. Он удивителен и сказочен; в этом мире между явлениями природы смело перекидываются мосты — связи, о которых иной раз наука еще не подозревает. В отдельных случаях эти связи угадываются верно, иногда они в корне ошибочны и просто нелепы, но всегда они заслуживают внимания, так как эти ошибки нередко помогают понять истину»[33].
«В этот мир стоит иногда заглянуть…» О глубине проникновения поэтического видения в тайны природы можно судить на многочисленных примерах из живописи, музыки, художественной литературы, поэзии. С. И. Вавилов приводит строки из «Юности» Л. Н. Толстого, в которых свыше столетия назад великий писатель очень точно описал явление, которое определяется поляризацией света неба и особенностями человеческого зрения. Об этом явлении тогда практически не было известно, да и сейчас о нем знает лишь узкий круг специалистов.
Поразительно совершенные целостные характеристики природных процессов, которые в биологии лишь совсем недавно предложено описывать в рамках новой математической модели «режимов с перемешиванием», содержатся в поэзии Пушкина. «Я убежден, — пишет профессор-математик А. М. Молчанов, — что Пушкин воспринимал жизнь в такой ее цельности, до которой нам (в науке!) еще расти и расти»[34]. То же можно отнести к поэзии Гете, Байрона, Шиллера. Особенно интересна эволюция метрики и ритмики русского стихосложения (ее детальное исследование мы найдем в книге литературоведа М. Л. Гаспарова)[35]. В структуре русского стиха предугаданы формы, которые могут быть положены в основу кибернетических моделей сложных систем, а возможно — и будущих ноосферных моделей.
Единство и равноправие науки и искусства, логического и ассоциативного художественного мышления интуитивно чувствовали, а нередко и сознавали титаны человеческой культуры. Вот ответ Бетховена девочке восьми лет, которая прислала композитору письмо и вышитую ею сумочку для писем. Не имевший своей семьи, Бетховен очень любил детей, может быть, поэтому так задушевно и искренно поверил ребенку самые сокровенные свои мысли и чувства.
«Моя милая, добрая Эмилия, мой милый дружок! Я поздно отвечаю на твое письмо; куча дел, постоянные болезни да извинят меня… Не отнимай от Генделя, Гайдна, Моцарта их лавров; они им принадлежат, но еще не мне…