Мирская чаша

В очереди стояли оборванные шкрабы, городские и сельские, некоторые в лаптях, один даже на босу ногу, все с любопытством разглядывали афишу о публичном диспуте в городском саду на тему необыкновенную: о бессмертии души. Один застрявший в глуши богоискатель выдумал это сделать по примеру Англии, как у Джемса, в пику официальному материализму, с голосованием.

В очереди говорили:

– Чудак, он думает таким способом что-то сделать.

– Забьют.

– Ну еще бы, и пикнуть не дадут.

– Неужели не постоят за бессмертие души? – спросил Алпатов.

– А кому какое дело теперь до души, – сказал босой шкраб, – я сам сознательно руку за душу не подыму.

– За идеи Платона и Христа?

– Голодные не могут быть христианами.

– Но христиане же часто были голодными.

– А это надо вперед себе в голову забрать, и тогда даже будет приятно за что-то свое голодать, а просто голодные не могут быть христианами, вы сами должны это понимать.

– Может быть, я и понимаю, но как же этот философ не понимает?

– У него жена доктором хорошо зарабатывает, вот он и выдумывает, у него есть время, но вы сами шкраб и понимать должны, что голодные не могут быть христианами, из голода ничего не выходит (…)

Не мысль, что голодные не могут быть христианами, а злость этого босого учителя, одетая такими словами, поразила Алпатова и напомнила ему точно такую же злость, но в других словах, и какие это слова, он хотел и не мог вспомнить.

– Погодите, товарищ, получать деньги, пойдемте за мной, – сказал ему мальчик со взъерошенными волосами, заведующий школьным подотделом.

– Да, погодите-ка, – сказал другой такой же мальчик, заведующий внешкольным подотделом.

– Сюда, сюда! – шла впереди их горбатая девица, заведующая секцией социального воспитания.

Пришли в почти пустую комнату, и трое сели за стол, поделились подсолнухами, больше стульев не было:

Алпатов стоял.

– Ну, товарищ, – сказал первый мальчик, – что вы теперь делаете?

– Разбираю архивы.

– Разве есть это?

– А как же.

– И порядочно?

– Очень даже много.

– Много? – сплюнув подсолнух, спросил другой.

– Порядочно.

– Мы решили вас использовать иначе, по ликвидации безграмотности.

– Прежде надо ясли для детей завести, – ответил Алпатов, – а то ко мне бабы ходят с грудными ребятами: пищат ребята, бабы унимают, не слушают.

– Вот вы и займитесь организацией.

– Нет, я не занимаюсь никакими организациями.

– Почему?

– Не интересуюсь, я другой природы.

– Мы все одной природы.

– Нет, разной.

– Мы вас мобилизуем.

– Не пойду.

– Пришлем милиционера: вас нужно выжать, как лимон.

– Не выжмете: я сухой лимон.

Тогда третий мальчик показался на пороге, сделал какой-то знак, и все побежали со свистом по коридору.

Алпатов вынул скорей свою бумагу на кислую капусту, взял со стола печать, приложил и пошел опять в продком получать.

Помещица с козами во время этой беготни уже приметила Алпатова – и как он аккуратно затворяет калитку, и поглядывает на нее. Теперь она его остановила и пожаловалась на коз, мало дают молока, не хватает травы.

– Нужно как-нибудь из своего имения выхлопотать корову, – сказал Алпатов ей в утешение.

– Корову? – изменилась в лице помещица. – Что вы сказали, повторите.

– Корову.

– Господи, – перекрестилась она, – неужели это сбудется: я сегодня во сне видела корову.

– Черную в очках и белых чулочках.

– Черную в очках. Но как же это вы знаете?

– Так знаю: получите корову, хлопочите скорей, – сказал Алпатов и поспешил в продком.

Там, однако, занятия кончились, все было пусто, и где выдают кислую капусту, рычала большая рыжая собака.

Посмотрев на злую рыжую собаку. Алпатов вдруг вспомнил, кто это и какими другими словами сказал, что голодные не могут быть христианами; это разбойник, издеваясь, сказал Христу: «Если ты сын Божий, спаси себя и нас».

VIII ЛУКОВИЦА

Голодная волчья заря узким медным перстнем полукружила небо. Учитель выходил обратно из города в надежде перемочь усталость и голод до дому. Навстречу ему гнали коров и шел оборванец с длинной палкой с холщовой сумкой. Он остановил спешно идущего Алпатова и попросил у него огня раскурить трубку. Недовольный остановкой, вырубая огонь, Алпатов сказал:

– Пастуху нужно иметь кремень и огниво.

– Ты что, слепой! – крикнул оборванец. – Вон пастух!

– Что же тебе стало обидного от пастуха?

– Я солдат.

– Пастух, по-моему, не хуже солдата.

– Пастух? Ах ты…

– Ругаться? Ну так нет же тебе огня, убирайся! – крикнул Алпатов и быстро пошел дальше.

Но солдат тут только и принялся ругаться как следует и на фоне полукружия волчьей зари трехматерной картечью палил вслед Алпатову, может быть, представляя себе, что он из шестипушечной батареи по немцу палит.

– Я солдат, я солдат, я на фронте страдал.