Миртала

— Пусть твои друзья будут осторожными. Зловещий ветер дует над домом Гельвидия и Фании и над головой этого старого ворчуна Музония. Если претор не решит дела Кара и Аргентарии так, как это угодно Домициану… не ручаюсь, увидят ли его еще в Риме в конце этого месяца. Я знаю об этом от Цестия, который знает все… Сын цезаря!.. Кар, любимец сына цезаря. Неужели претор обезумел, он постоянно сопротивляется тем, кто держит в своих дланях молнии земные? Музоний опять высказывался о диктаторах, которые, как только они становились ненужными, слагали свою власть в руки народа, который наделил их ею. Все понимали, кого задел Музоний. Он и Дионисий из Пруссии и многие глупцы еще думают, что криками своими они сметут с Палатина преемников Августа. Друзья твои, Артемидор, кучка безумцев.

Тут она поднялась еще выше и прошептала:

— На столе у Веспасиана уже давно лежит эдикт, осуждающий на изгнание всех ваших философов, под плащами которых укрываются Манлии и Бруты. Добрый цезарь еще колеблется подписать его, но… при первом удобном случае… Ну что? Разве я тебе не отомстила? Прекрасное лицо сына муз омрачилось, как бурная ночь!..

Действительно, лицо Артемидора омрачилось.

— Достойная Кая! — проговорил вдруг один из ее спутников, — если ты еще хочешь сегодня увидеть при дневном свете Марсово поле…

— Не только хочу, Марциал, горю этим желанием… Ты прав, Марциал, я, наверно, опоздаю. Прощай, Артемидор! Слышал ли ты о том, что на следующий день после троянских игр цезарь устроит угощение для народа?… Вино будет литься рекой… будет превосходное мясо, множество канатных плясунов и акробатов, и еще будет выставка редкостей на форуме… народ будет обжираться и забавляться. Прощай, Артемидор! Ты, наверное, еще не знаешь о том, что Домициан не назначен предводителем войск, выступающих против алланов, и это приводит его в бешенство. Он утешается только Лонгиной, украденной у Ламии… Ламия вместо того чтобы отчаиваться, пустился в разгул, которым прежде не увлекался никогда… Прощай, Артемидор!.. Слышал ли ты о той женщине в Аупании, которая родила ребенка о четырех головах? Роковое предвестие! Еще более роковое, нежели тот огненный шар, который видели падающим над Веями…

— Кая Марция! — прервал ее опять Марциал, — замкни на минуту уста свои и сядь в носилки, если не хочешь навлечь на себя гнева Юноны за то, что ты не посвятила ей жертвы в обещанный день…

— Да сохранят меня боги от совершения такого преступления! — воскликнула она, и на ее лице выразился неподдельный ужас; таща за собой свою собачку, она наконец поспешила в свои носилки, которые носильщики понесли к воздвигнутому на склоне Авентина храму Юноны.

В золотом отблеске наступающего вечера, в затихающем шуме рыбного рынка и иудейского квартала, у конца улицы, выходящей из-под Остийских ворот, в эту минуту почти пустой, Артемидор остановился. Он кого-то ждал опираясь спиной о резные карнизы арки Германика, и смотрел на город, на вершине которого в необычайно чистом воздухе пылающие огни, казалось, боролись с прозрачными тенями. Неподалеку, под темным сводом арки, стоял Гелиас, его молоденький слуга; один из тех красивых, тщательно обученных, смышленых и ловких юношей, какого должен иметь в своем доме каждый знатный римлянин.

Гелиас в течение уже нескольких лет служил своему господину, ведущему свободную и роскошную жизнь художника, поверенным в любовных делах, и никто не умел лучше его тайком вручить дощечки, запечатанной воском молоденькой жене богатого старца, никто усерднее и искуснее не сторожил дома, в котором господин его проводил приятные часы свидания. Он хорошо знал, что должно было последовать, когда художник ускользал от своих друзей и поклонников и, отправляясь на прогулку, одному ему только говорил: «Ступай за мной, Гелиас!»

Однако в этой стороне города он никогда не был прежде со своим господином. Неужели Артемидор действительно направлялся в сад Цезаря, густая зелень которого покрывала часть Авентинского холма? Быть может, там его ожидает богатая Фульвия, которую он покинул год тому назад и которая до сих пор не переставала его звать к себе; или танцовщица Хигария, эта андалузка с вулканическим взглядом, портрет которой, с развевающимися волосами и цитрой в руке, он нарисовал на стене своей спальни? Но почему остановился он в тени величавой арки, казалось, забыл о цели своей прогулки?