Миры Брэма Стокера. Дракула. Свободные продолжения.

Маленький человечек с улыбкой покачал головой:

— Завтра мы отвозить вас туда, где всё началось. Завтра мы ехать в Трансильванию.

Отец Пол улыбнулся нам с доктором.

— Трансильвания, — произнес он. — Призрак Белы Лугоши[14].

Священник обернулся, намереваясь что-то сказать Фортуне, однако наш маленький гид уже исчез. Ни эхо шагов, ни отблеск фонаря не выдавали, в каком из туннелей он скрылся.

В самолёте мучительно трясло. Мы летели в Тимишоару, город в Западной Трансильвании с населением около трехсот тысяч человек, на стареньком восстановленном турбовинтовом «Туполеве», ныне принадлежавшем государственной авиакомпании «Таром». Нам повезло: рейс, выполнявшийся ежедневно, задержали всего на полтора часа. Бо́льшую часть пути мы проделали в облаках, освещение на борту отсутствовало. Впрочем, это было не важно, потому что полёт не предусматривал ни стюардесс, ни питания. Доктор Паксли всю дорогу ворчал и охал, однако вой двигателей и скрип металла при каждом вихлянии самолёта, пробивавшегося сквозь восходящие потоки воздуха и грозовые тучи, почти полностью заглушали его стоны.

Сразу после взлёта, за секунды до входа в облачность, Фортуна перегнулся через проход и показал в иллюминатор на засыпанный снегом остров посреди озера примерно в двадцати милях севернее Бухареста.

— Снагов, — объявил он, следя за выражением моего лица.

Я посмотрел вниз, успел мельком увидеть тёмную церковь — в следующий миг остров закрыли облака — и опять перевёл взгляд на Фортуну:

— И что?

— Здесь похоронен Влад Цепеш.

Я кивнул. Фортуна вернулся к чтению одного из наших журналов «Тайм», хотя как можно читать и вообще сосредоточиться в такой тряске, мне было непонятно.

Минуту спустя сидевший сзади Карл Берри наклонился ко мне и шёпотом спросил:

— Влад Цепеш — это кто? Герой войны?

В салоне было так темно, что я едва различал контуры лица Берри в нескольких дюймах от себя.

— Дракула, — сказал я представителю АТТ.

Берри разочарованно выдохнул, откинулся на спинку сиденья и пристегнул ремень: болтать начало всерьёз.

— Влад Колосажатель, — прошептал я, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Из-за отсутствия электричества морг охлаждался самым простым и доступным способом: все высокие окна были открыты настежь. Свет из них лился жидкий, словно бы тёмно-зелёные стены, мутные стёкла и плотные низкие тучи его скрадывали, однако этого вполне хватало, чтобы разглядеть ряды трупов, наваленных поперёк столов и занимавших почти каждый дюйм кафельного пола. Чтобы подойти к Фортуне и врачу-румыну, стоявшим в центре, нам пришлось осторожно пробираться обходным путём, стараясь не задевать босые ноги, белые лица и раздутые животы. В длинном зале находилось по меньшей мере триста-четыреста тел… не считая нас.

— Почему этих людей не похоронят? — гневно вопросил отец Пол, прикрывая нос шарфом. — Их убили больше недели назад, так?

Фортуна перевёл вопрос тимишоарскому медику, тот пожал плечами. Фортуна сделал то же самое.

— Одиннадцать дней пройти, как секуритате это делать, — сказал он. — Похороны скоро. Как это сказать… местные власти хотеть, чтобы западные журналисты и важные персоны, как вы, это видеть. Смотрите, смотрите. — Фортуна обвёл помещение широким жестом, словно шеф-повар, гордый подготовленным банкетом.

На столе прямо перед нами лежал труп старика, чьи кисти и стопы были ампутированы чем-то не слишком острым. Низ живота и гениталии были обожжены, а разверстые раны на груди напомнили мне фотографии марсианских каналов и кратеров, сделанные космическим зондом «Викинг».

Румынский доктор заговорил, Фортуна перевёл:

— Он сказать, секуритате забавляться с кислотой. Понимаете? А это…

На полу лежала молодая женщина. Она была полностью одета, но платье от груди до лобка было разодрано. То, что я поначалу принял за слой рваных, пропитанных кровью лохмотьев, оказалось алыми стенками вспоротого живота и матки. У неё на коленях, словно отброшенная кукла, лежал семимесячный плод. Нерожденный мальчик.

— Сюда, — позвал Фортуна, перемещаясь по лабиринту ног, и показал вниз.

Ребёнку, вероятно, было лет десять. Тело пролежало на холоде не меньше недели, отчего кожа мальчика приобрела вид вспученного, испещрённого мраморными разводами пергамента. Запястья и щиколотки были обмотаны колючей проволокой, руки стянуты за спиной с такой силой, что плечевые суставы полностью вывернуло. В глазных впадинах копошились мухи, уже отложившие яйца, из-за которых казалось, будто на глазах у мальчика белые защитные очки.

Почётный профессор Паксли сдавленно всхрапнул и, шатаясь, двинулся прочь из зала, едва не спотыкаясь о трупы, выложенные на общее обозрение. На миг мне почудилось, что заскорузлая старческая рука одного из мертвецов вцепилась ему в штанину.

Отец Пол сгрёб Фортуну за лацканы пальто, почти приподняв маленького румына над полом:

— Какого черта вы всё это нам показываете?!

Фортуна ухмыльнулся:

— Вы ещё не всё посмотреть, святой отец. Идёмте.

— Чаушеску называли вампиром, — сказал Дон Уэстлер, присоединившийся к нам позже.