Миры Филипа Фармера. Том 15. Рассказы

Боже ж ты мой, ты б посмотрела, что тогда началось! Все как засуетились! И то сказать, дочка Зеленого Юнца с ума сходила по Старине Королю Пейли. Именно она подала тому замечательную идею призвать всех здоровых Пейли, кто еще остался, и сколотить из них одну большую армию. Сложить, так сказать, все яйца в одну корзину. Страшновато рисковать всем, что есть, но мысль показалась нам совсем неплохой. На Операцию По Резне Ненастоящих одной большой толпой вышли все, способные нести дубину. И всей сворой мы набрасывались на каждый городишко этих матерепоклонников, который попадался нам по дороге. И крушили там все подряд. И жарили человеческие сердца, и ели их. А иногда закусывали и женскими, да и детскими тоже.

А потом подходим мы вдруг к огромному полю. А на нем — армия этих Ненастоящих Людей, которых собрал Король Зеленый Юнец. Числом их поболе нашего, но мы чувствуем себя способными справиться с целым миром. Особливо из-за того, что магическая сила Гъяги лежит в их женщинах, потому как они поклоняются богине, Старушке Матери-Земле. А в наших руках их главная жрица, дочка Зеленого Юнца.

У нас же вся наша сила собрана в шляпе Старины Короля Пейли — его волшебном наголовнике. Каждый из Пейли верил, что сила человека и его душа заключены в наголовнике Короля.

В ночь перед великим сражением располагаемся мы на отдых. А на рассвете слышим душераздирающий крик, который пробудил бы мертвых. Даже сейчас, пятьдесят тысяч лет спустя, от того крика нас, Пейли, пробирает дрожь. То кричит и ревет Король Пейли. Спрашиваем его почему. А он отвечает нам, что эта бессовестная маленькая подлая тварь стащила у него наголовник и сбежала с ним в лагерь своего отца.

Мы тут, ясное дело, становимся совсем слабыми в коленках, как пиво без градусов. Наше мужество — в руках наших врагов. Но мы все же выходим на битву, а впереди — наши колдуны, трясут и гремят своими бутылочными тыквами, вертят своими трещотками и молятся. И тут появляются шаманы Гъяги и делают то же самое. Кроме одного: они вкладывают в свои труды всю душу, потому как насадили на острие копья наголовник Старины Короля.

Да еще собаки к тому же. Гъяга впервые пускает их в ход за все время, пока воюет. А собаки никогда не жаловали нас — так же, как и мы их.

А потом мы врезаемся друг в друга. Бах! Бух! Трах! Хлоп! Бац! У-у-уррру-у-у-у! И они разбивают нас в пух и прах, колошматят нас почем зря. И мы уже никогда не становимся такими, как раньше, с нами навсегда покончено. Они заполучили наголовник Старины Короля, а с ним и нашу магическую силу, потому как все мы вкладывали в ту шляпу все наше, Пейли, существо, всю душу.

Наш, Пейли, дух и наше могущество стали пленниками, потому как в плену был наголовник. И жизнь стала для нас, Пейли, тяжелой ношей. Те, кого не убили и не съели, были рады обосноваться где-нибудь на мусорных кучах победивших

Ненастоящих и находить себе пропитание вместе с курами. Иногда им не удавалось и этого.

Но мы знали, что наголовник Старины Короля где-то спрятан, и мы создали тайное общество, и поклялись не дать угаснуть его имени, и отыскать наголовник, даже если его поиски займут целую вечность. В общем-то, так оно почти и выходит, сколько уж времени прошло.

Но хотя мы были обречены жить в барачных поселках и чураться улиц, и рыться в переулках по кучам отбросов, мы никогда не переставали надеяться. Со временем к нам переселились некоторые из обнищавших людей Гъяги. И у нас, и у них были дети. Вскоре большая часть нас исчезла, смешавшись кровью с низшим классом Гъяги. Но род Пейли был всегда: он старался сохранить свою кровь чистой. Больше сделать никто не может, а?

Старина пристально посмотрел на Дороти:

— И что ты думаешь об этом?

— Ну, — слабым голосом произнесла она, — ни о чем подобном я никогда не слышала.

— Господь всемогущий! — фыркнул он. — Я тебе преподнес историю подлиннее сна шлюшки, историю более чем пятидесяти тысяч лет, секретный рассказ о давным-давно погибшей расе. И все, что ты можешь сказать, — это то, что ты ни о чем подобном никогда не слыхала.

Наклонившись к ней, он сжал ей бедро своей огромной ладонью.

— Не вздрагивай! — свирепо произнес он. — И не отворачивайся от меня. Понятно, что я воняю и что оскорбляю ваши нежные чертовы ноздри и расстраиваю ваши чертовы нежные кишочки. Но что такое минута, в которой ты нюхаешь меня, по сравнению с целой жизнью, в которой мой нос забит всем этим смердящим дерьмом со всего мира, а рот заполнен тем, что ты и не выговорила бы, если б твой рот был полон этого? Что скажешь на это, а?

— Уберите, пожалуйста, с меня свою руку, — холодно проговорила она.

— Я вовсе не хотел чего-то такого, ясное дело. Я увлекся и позабыл свое место в обществе.

— Нет, вы послушайте, — сказала она серьезно. — Это совсем ничего общего не имеет с вашим так называемым социальным положением. Я никому не позволяю вольности по отношению к своему телу. Может, я смехотворно старомодная, но мне хочется чего-то большего, чем просто чувственность. Я хочу любви, а...

— Да ладно, я все понял.

Дороти встала.