Миры и столкновенья Осипа Мандельштама

Хотя (Державина сюда!)
Река времен не терпит льда.
Я в настроеньи Святослава
Сюда вошел кудрями желтый.
Сказал согнутый грузом его нрава
Я самому себе: тяжел ты.
Число сословий я умножил,
Назвав людей духовной чернию;
И тем удобно потревожил
Досуг собрания вечерний.
А впрочем, впрочем взятки прочь,
Я к милосердию охочь.
Здесь чепуху, там мелют вздор,
Звенит прибор, блестит пробор.
Да, видя плащ простолюдина,
Не верят серому холсту,
Когда с угрозой господина
Вершками мерит он версту.
Его сияющие латы,
Порой блеснув через прореху,
Сулят отпор надежный смеху
И мщеньем требуют отплаты.
Так просто ‹он› ‹бесспорно› мой.
А утром, утром путь домой .

“Жуть лесная” была опубликована только в 1940 году, когда “река времен” поглотила и Хлебникова, и Мандельштама. Поэма начинается словами “О погреб памяти!” (Ахматова поставила их эпиграфом к “Поэме без героя”). Прямо неназываемые герои “Жути лесной” – посетители подвала “Бродячая собака”, их имена шарадами вписаны в текст. Например, “О колос, падай! Падать сладко” – Хлеб – ников; “И по-немецки пел кулек: / Я есмь, я есмь, Я был” – Куль – бин (я есмь – ich bin). Писал Хлебников “Жуть лесную” в 1914 году, после того как мандельштамовское стихотворение “Отравлен хлеб…” (с “отпором” Хлебникову и Державину) было опубликовано. Этим мотивирован призыв “Державина сюда!”, предваряющий рассказ о своем выступлении в “Бродячей собаке”, куда вошел в настроении Святослава – то есть с грозным “Иду на вы!”. Но время дуэли уже миновало, примирение состоялось, поэт уже “к милосердию охочь”, признавая право на “отпор”, “мщенье”, “отплату” и даже на рыцарские латы за бывшим противником, тем, кто скрывается под “плащом простолюдина”. (Сам Хлебников по материнской линии – дворянин, по отцовской – почетный гражданин Астрахани, родословной своей гордился и простолюдином себя не считал.) Фамилия Мандельштама должна, по Хлебникову, разлагаться “просто” (он трижды повторяет это слово), она и разыграна по-немецки: “плащ простолюдина”, то есть плащ человека простого рода – Mann, Mantel + Stamm.

Дуэль не состоялась. У Шкловского все превратилось в литературный анекдот, он забыл, что рассказывал о падающей картине в двадцатые годы, правда, тогда картина падала у Малевича. Но для Мандельштама происшедшее было далеко не анекдотическим эпизодом. Именно в это время, в декабре 1913 года (вызов на дуэль – 30.XI.1913), рождаются строки:

Отравлен хлеб и воздух выпит.
Как трудно раны врачевать,
Иосиф, проданный в Египет,
Не мог сильнее тосковать!

(I, 9 7)

Это непосредственный отклик на несостоявшийся поединок с Хлебниковым, которого Мандельштам чтил так, что однажды прервал себя в разговоре: “Я не могу говорить, потому что в соседней комнате молчит Хлебников”. Однако в стихотворении не только собачья тоска и безысходность, но и врачевание сердечных ран и – через библейскую историю Иосифа – возможность вырваться из египетского плена оскорблений и обид. Поэты помирились.

Таинственный “начальник евреев” пятой строфы – это не кто иной, как Гаврила Романович Державин. Один из видных вельмож екатерининского царствования, сенатор, а потом и министр юстиции, Державин был дважды (в 1799 и 1800 гг.) по рескрипту государя командирован в Белоруссию, где должен был расследовать жалобы населения и причины голода, царившего в тамошних уездах. В письменных отчетах Державин все свалил на евреев. На время его пребывания в Белоруссии приходился первый в России процесс о ритуальном убийстве. В Сенненском уезде близ еврейской корчмы был найден труп женщины (1799). Обвинения в убийстве и ритуальном использовании христианской крови не заставили себя ждать. Дело, однако, закончилось благополучно. Но Державин пытался использовать обвинения против евреев в личных целях. В обоих случаях он сознательно лгал. Он не мог ограничиться письменными отчетами и столичными интригами. На имя государя был подан проект об устройстве жизни евреев Российской Империи – “Мнение сенатора Державина об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов Евреев, о их преобразовании и о прочем” (1800). Гавриил Романович предлагал создать протекторат и возглавить его. Он сам захотел быть “Моисеем” и управлять судьбами российского еврейства. В “Стихах о русской поэзии” Мандельштам прямо обращается к нему: