Миры Клиффорда Саймака. Книга 18

Тем не менее было ясно, что это имеет значение.

Сколько еще людей во всем мире могли прочесть и запомнить какую-нибудь строчку из его книг? На сколько судеб оказала воздействие какая-нибудь из написанных его рукой фраз?

Интересно, помогали ли ему писать эти фразы? Был ли у него талант, или он всего лишь записывал мысли, родившиеся в чьем-то сознании? Помогали ли ему писать в той же степени, в которой его заставляли заниматься самообманом? Неужели именно по этой причине он сейчас чувствовал себя не способным продолжать писать?

Но каковы бы ни были ответы на все эти вопросы, теперь все кончено. Он выполнил порученную ему миссию, и теперь его просто вышвырнули за дверь. И эта отставка оказалась столь же эффективной, столь же всеобъемлющей, как и следовало ожидать: все наваждение тут же превратилось в свою противоположность, начиная с утреннего визита представителя журнала. И вот теперь Харрингтон сидел здесь, у стойки бара, старый угрюмый человек, взгромоздившийся на табурет и жующий пирог с вишнями.

Сколько других угрюмых мужчин могли оказаться в подобной ситуации в настоящий момент? За все эти годы? За многие поколения? Сколько их было, внезапно лишенных жизни-мечты, как это только что произошло с ним, безуспешно пытавшихся понять, кто и за что наказал их таким образом? И сколько еще других людей продолжали в этот самый момент жить фальшивой, сотканной из иллюзий жизнью, какой жил он в течение тридцати лет до сегодняшнего дня?

Он отдавал себе отчет в том, что было бы смешно полагать, будто он является единственным. Это не имело бы никакого смысла — создавать иллюзии только у одного человека.

Сколько эксцентричных гениев, возможно, не были ни гениями, ни тем более эксцентричными гениями до того момента, когда оказывались в каком-нибудь мрачном закутке перед человеком без лица, слушая его предложения?

Предположение, простое предположение, что единственной целью, стоявшей перед ним на протяжении прошедших тридцати лет, было добиться, чтобы сенатор Энрайт не оставил политическую жизнь и был готов в нужный момент взять на себя руководство Госдепартаментом? Но почему, для кого могло быть так важно, чтобы некое лицо заняло в определенный момент конкретный пост? Достаточно ли важным было это, чтобы оправдать использование целой жизни одного человека, чтобы реализовалось нужное кому-то событие в жизни другого человека?

Ключ к разгадке всего этого должен находиться поблизости, подумал Харрингтон. Поблизости, но где-то в прошлом; в этой путанице событий, произошедших за тридцать лет, должны находиться какие-то указатели, стрелки которых направлены на человека, на предмет, на организацию, на что-нибудь еще, что отвечает за все случившееся. Харрингтон почувствовал, как в нем рождается глухой гнев — гнев, не имеющий формы, абсурдный, почти лишенный смысла, не имеющий ориентиров и неспособный сконцентрироваться на чем-либо.

В помещение вошел мужчина. Подойдя к стойке, он обосновался на соседнем табурете.

— Привет, Глэдис! — оглушительно провозгласил он. После этого он обратил внимание на Харрингтона и дружески похлопал его по спине.

— А, это вы, старина! — гаркнул он. — Про вас тут опять пропечатали в газете!

— Полегче, Джо, полегче, — сердито бросила Глэдис. — Чего тебе подать?

— Дай-ка мне хороший кусок яблочного пирога, ну и еще чашку кофе.

Харрингтон отметил про себя, что мужчина был большим и очень волосатым. Он был одет так, как обычно одеваются водители грузовиков, выполняющие дальние рейсы.

— Вы что-то сказали по поводу моего имени в газете? Джо швырнул на прилавок сложенный в несколько раз номер газеты.

— Вот здесь, на первой странице. Статья с вашим фото.

Он нацелил на газету палец, обильно выпачканный в смазке.

— Только что из типографии! — рявкнул он и тут же залился продолжительным оглушительным смехом.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил его Харрингтон.

— Так давайте, читайте ее! — шумно потребовал Джо. — Если, конечно, она вас интересует.

— Что вы, что вы, конечно же, интересует.

Заголовок сообщал: «Знаменитый писатель уходит со сцены».

— Так вы решили завязать? — снова загрохотал Джо. — Что ж, уж я-то возражать не стану. Сколько вы их уже напечатали, этих книжек?

— Четырнадцать, — ответил Харрингтон.

— Соображаешь, Глэдис? Четырнадцать книжек! Да я столько не прочитал за всю свою жизнь!

— Лучше бы ты заткнулся, Джо! — в сердцах бросила Глэдис, резко швырнув на стойку тарелку с пирогом и чашку кофе.

Дальше в статье говорилось: «Холлис Харрингтон, автор знаменитого романа "Взгляните на опустевший дом", награжденный за него Нобелевской премией, прекращает литературную деятельность после публикации своего последнего произведения "Вернись, душа". На этой неделе очередной номер "Ситуации" официально сообщит эту новость за подписью своего литературного критика Седрика Мэдисона. По мнению Мэдисона, Харрингтон пришел к выводу, что в своем последнем романе он полностью исчерпал тезис, который начал разрабатывать около тридцати лет назад, написав первое из своих четырнадцати произведений…»

Пальцы Харрингтона судорожно сжались, скомкав газету.