Миры Клиффорда Саймака. Книга 2

«Дорогой Виккерс!

Надеюсь, поиски моей персоны не слишком вас утомили. Я прекрасно понимаю, что мои действия причинят некоторые хлопоты милым жителям нашего славного городка, но я уверен: они все проделают не без удовольствия. Полагаюсь на вас и убежден, что вы не скажете о письме соседям. Уверяю вас, что нахожусь в здравом уме, и мои действия продиктованы необходимостью. Пишу вам по двум причинам. Во-первых, успокоить вас по поводу моей судьбы. А во-вторых, позволю себе во имя нашей дружбы дать вам совет, хотя вы и не спрашивали его. Мне кажется, что вы слишком поглощены работой, и вам следует несколько дней отдохнуть. Возможно, пребывание в стране вашего детства и прогулки по местам, где вы бродили мальчишкой, помогут вам разобраться в сложившейся ситуации и откроют глаза на многое.

Искренне ваш Гортон Фландерс».

Глава 15

Нет, подумал Виккерс. Незачем ему возвращаться в страну своего детства. Нечего там делать после стольких лет.

Однако стоило ему закрыть глаза, и прошлое тут же всплывало перед его мысленным взором: желтоватая глина залитых дождем полей; белые от пыли дороги, петляющие по долинам и перевалам; почтовые ящики на верхушках покосившихся столбов; тощий скот, бредущий по выбитой копытами дороге; запаршивевшие собаки, которые выскакивали из конуры и долго лаяли вслед каждому проезжавшему мимо фермы автомобилю.

«Если я вернусь, все начнут спрашивать, зачем я приехал, и как идут мои дела, — думал он. — Буду слышать: "Жаль твоего отца — хороший был человек"». Они как обычно будут сидеть на перевернутых ящиках возле единственного деревенского магазинчика, жевать свой табак, сплевывать на тротуар, искоса поглядывая на него, и говорить: «Значит, ты пишешь книги. Надо бы почитать хоть одну».

И он пойдет на кладбище и постоит несколько минут со шляпой в руках перед могильной плитой, прислушиваясь к шороху ветра в соснах, растущих у ограды, и думая, что мог бы совершить что-то такое, чем бы они гордились, и о чем могли бы рассказать соседям, — но, увы…

Он снова пройдет по знакомым с детства дорогам, остановит машину возле ручья, перелезет через ограду из колючей проволоки, найдет омут, в котором ловил голавлей; но ручей окажется струйкой воды, омут — ямой, и уже не будет унесенного весенним разливом дерева, на котором он так любил сидеть. А холмы покажутся ему одновременно чужими и знакомыми, и он будет силиться понять, что изменилось, и чем больше станет думать об этом, тем сильнее охватит его тоска одиночества. И тогда останется одно — бегство. Он до отказа выжмет педаль акселератора, вцепится в руль и постарается забыть обо всем.

А потом обязательно доберется до большого кирпичного дома с колоннами и ложными окнами. Проедет медленно мимо и увидит, что ставни давно не закрываются, со стен осыпалась штукатурка, а розы, которые росли вдоль решетки, погибли суровой снежной зимой.

«Не хочу туда возвращаться, — сказал он себе. — Ни за что не хочу…» А если…

Ведь многое может проясниться и стать на свои места, как считал Фландерс. Но что он должен увидеть?

А вдруг там, в стране его детства, существует какой-то тайный символ, на который прежде он не обращал внимания, и который поможет во всем разобраться?

А может, эти домыслы не имеют под собой никакой почвы? Существует ли связь между Гортоном Фландерсом, с его потертым костюмом и смешной тростью, и тем, о чем говорил Крофорд, описывая загнанное в угол человечество?

Доказательств такой связи не было.

Однако Фландерс исчез и написал ему письмо.

Разобраться, писал Фландерс, открыть глаза. Может, он имел в виду его писательское мастерство. Ведь писатель должен наблюдать жизнь взглядом, который не застилают ни предрассудки, ни тщеславие, а у него просто притупилась острота зрения.

Виккерс прижал рукопись ладонью и ласково провел большим пальцем по ее обрезу. Как мало сделано, подумал он. Сколько работы еще предстоит. За последние два дня не прибавилось ни строчки. Два дня впустую.

Чтобы написать хорошую книгу, надо спокойно сидеть на месте, собравшись с мыслями, отгородиться от мира сплошной стеной, пропускающей этот мир небольшими, тщательно отобранными порциями, годными для анализа и изображения с безошибочной ясностью и точностью.