Однако,
— уточнил монах, —
наша дискуссия ни на йоту не приблизила нас к осознанию нашего собственного пути. Намерены ли мы прожить новое тысячелетие как три отдельные, самовлюбленные, эгоистичные личности или готовы использовать свой шанс и стать чем-то иным? Я не знаю, что это будет — нечто равное Вселенной или, быть может, сама Вселенная, а может, и нечто меньшее. В худшем случае, по-моему, просто свободный разум, независимый от времени и материи, способный перемещаться в любую точку и, не исключается, в любую эпоху по нашему желанию, не считаясь ни с чем, преодолевая все ограничения, налагаемые на нас плотью.Вы торопите нас сверх меры,
— упрекнул монаха ученый. —
Мы к настоящему времени провели вместе всего тысячу лет. Дайте нам еще тысячу, дайте десять тысяч лет…И к тому же перемена нам самим обойдется недешево,
— заявила светская дама. —
Она не даровая. Какую же цену, сэр монах, вы готовы предложить?Мои страхи,
— ответил монах. —
Я избавился от страхов и счастлив, что избавился. Понимаю, что у них нет никакой ценности. Но больше мне нечего предложить.А я,
— подхватила светская дама, —
готова отдать мое стервозное тщеславие, а наш господин ученый — свой эгоизм. Ученый, вы готовы поступиться своим эгоизмом?Это будет нелегко,
— признался ученый. —
Но, возможно, настанет день, когда эгоизм мне будет больше не нужен.Ну что ж,
— подытожил монах, — с
нами Пруд и божий час. Будем надеяться, что они окажут нам моральную поддержку, а может статься, дадут нам новый стимул — хотя бы тот, что не худо бы от них отделаться.По-моему,
— сообщила светская дама, —
рано или поздно мы придем к единству. И не затем, чтоб отделаться, как вы выразились, от кого-то или чего-то другого. По-моему, в конце концов мы страстно захотим отделаться не от кого-то, а от самих себя. Со временем нам так опостылеют наши мелкие личности, что каждый из нас будет искренне рад слиться с двумя другими. И не удивлюсь, если мы достигнем нового благословенного состояния как раз тогда, когда личностей не останется и в помине.Глава 31
Никодимус покорно ждал, когда же Хортон покинет Пруд и вернется. Костер погас. Робот упаковал вещи и водрузил на самый верх томик Шекспира. Хортон бережно опустил кувшин на землю, прислонив его к снаряжению.
— Я не забыл ничего, что вам хотелось бы взять с собой? — поинтересовался Никодимус на всякий случай.
Хортон покачал головой:
— Книга, кувшин — по-моему, все. Керамика, какую насобирал Шекспир, не представляет никакой ценности. Сувениры и не больше. В один прекрасный день кто-нибудь, человек или нечеловек, пожалует сюда и обследует поселок подробнее. Скорее всего, это будет человек. Порой мне сдается, что человечье племя роковым образом одержимо прошлым.
— Я понесу оба тюка, — заявил Никодимус, — и книжку. Вам остается один кувшин, он вас не обременит.
— Гложет меня ужасное опасение, — усмехнулся Хортон, — что по дороге я обязательно споткнусь о какую-нибудь корягу. Нельзя этого допустить. У меня на попечении Пруд, и с ним ничего не должно случиться.
Никодимус покосился на кувшин:
— Не очень-то много сюда влезло.
— Вполне достаточно. По всей вероятности, хватило бы склянки или чашки.
— Не вполне понимаю, — признался Никодимус, — что все это значит.