Миры обетованные

Я подумала, что неплохо бы изучить их денежную систему. Кое-что об этом я уже знала – система образования в Ново-Йорке все же на высоте – и помнила, что фунт стерлингов равен десяти долларам, но дальше этого дело не шло. Я и понятия не имела, с чем едят английский шиллинг, – с золотым испанским дублоном или с пеликаном?

Мы с Виолеттой договорились, что снимаем номер на равных правах.

Через полчаса нам предстояла экскурсия по городу. Это – обязательная программа, а потом мы были предоставлены сами себе. Виолетта поставила свои вещи в уголке и открыла шторы. Комнатка показалась мне невзрачной, старой – вероятно, здесь жили уже тогда, когда никому на свете и не мерещился Ново-Йорк, – но все в номере было чистенько опрятно, обои по стеночкам. Виолетта опробовала одну из кроватей, сев на краешек, – металлические пружины, классный старый стиль, и сказала мне:

– Чудик, представь, что я и есть та самая светло-березовая дылда, тот самый чурбан, по которому твой топор плачет.

– Чурбан? Джефф? – – Я присела на другой краешек.

– Как ты его находишь? – спросила Виолетта.

– Парень как парень, уровень. Мы с ним три месяца проучились в одном университете… что еще… встречались. Ужин, спорт. На этом корте иллюзии не прыгают.

– Правда? Плохой отскок?

Я легла.

– Черт его знает, – сказала я. – Не хочется усложнять себе жизнь.

– Клановые дела?

– Нет. Просто есть один… А может, и не один. И еще, когда-то очень давно я решила: лучше помру девственницей, чем буду в клане, с матушкой на пару.

О сколько чувства было в реплике Виолетты.

– Вот и у меня та же история, – прошептала она. – Ах эти женщины по фамилии Брукс! Понимаешь? Стопор. Слишком поздно мне помирать… девственницей. Господи, благослови!

– Выпендреж, – буркнула я. – Хочешь, познакомлю с Джеффом?

– Такой большой. – Виолетта была на голову ниже меня. – Придется стул подставлять. Но заманчиво, – вздохнула она.

– Чудесная пара, – усмехнулась я. – Фэбээровец и дочка содержательницы прито…

– Фэбээровец? – вздрогнула Виолетта.

– Чудеса на тарелке? – спросила я.

– Ну. Ты объясняла ему когда-нибудь, что такое контрабанда?

Я стала изучать другой вопрос: как там мои ногти?

– Само собой. Хочешь, чтоб убили – плати. Другое дело – кого? Это не по мне, – сказала я.

Виолетта расхохоталась.

– Пойдем-ка вниз да треснем чего-нибудь, – сказала она, отсмеявшись. – Тайга ли, прерии ли, дюны, дорога дальняя, так?

Идея была хорошей.

Теперь, уже совсем по-компанейски, мы хлебнули с ней чайку, и обе, всякого в жизни нахлебавшиеся, выплеснули друг на друга немножко личного. На ушко друг другу пошептали.

Мать Виолетты фактически развелась со своим мужем, к тому времени являвшимся главой клана Брукс, но официально развод получить не смогла. Суд в штате Массачусетс, где проживали супруги, счел, что оснований для развода нет. Тогда мать забрала свою несовершеннолетнюю дочь из семьи и перебралась с девочкой в Неваду. Единственным капиталом матери была её красота. Женщина сделала ставку именно на свою внешность, пустив в ход роскошное тело, и вскоре преуспела в трудах неправедных, став дорогооплачиваемой куртизанкой. Если оценивать её успехи по ранг-листу «Гильдии Трудящихся Женщин Невады» – мать Виолетты достигла подлинных вершин карьеры. Она трудилась на этом поприще восемь или девять лет и сумела очень грамотно распорядиться заработанными деньгами, время от времени вкладывая их в различные процветающие предприятия. А затем, когда скопила достаточную сумму, приобрела в Лас-Вегасе бордель. Когда родилась младшая Брукс, её глаза были ярко-фиолетового цвета; поэтому девочку и назвали Виолеттой – фиалка. С возрастом её глаза заметно почернели. Девочка жила и училась в престижном пансионе в Новой Англии и очень редко наезжала к матери в Неваду. В основном это было связано с тем, что в Неваде киднеппинг стал чуть ли не узаконенным бизнесом, и у матери Виолетты, женщины очень состоятельной, имелись все основания для волнений по этому поводу. А впрочем, не только киднеппинг был разрешен в Неваде. Тут было дозволено все и всем.

Виолетта получила отличное образование и светское воспитание. Никакие радости жизни были ей не чужды, и все же я видела – где-то в глубине души она чувствовала себя очень неуверенно, что-то беспокоило её. Что? Так глубоко заглянуть в себя она не умела. Виолетта почти боготворила свою мать, но никогда не спешила повидать её. Отца же не знала и знать не желала. Здесь у нас с ней было много общего.

Она увлекалась живописью, писала стихи, разбиралась в поэзии – имя Бенни Аронса было ей знакомо – и не имела ни малейшего представления, чем станет заниматься после окончания университета. Она готовилась к защите диссертации по специальности английский язык и литература, но, мне кажется, не любила свою профессию, не собиралась уйти в научную работу, не собиралась где-либо преподавать.

Как-то она сказала, что завидует моему честолюбию.