Миры под лезвием секиры. Между плахой и секирой

— Жалеешь ты, Смыков, инквизицию, — ухмыльнулся Зяблик. — И даже не скрываешь свои чувства. Может, стоит ее опять учредить?

— Я жалею не инквизицию, а эффективно действующую правоохранительную организацию… И не важно, как она называется. Я не стыжусь, что некоторое время выполнял для нее чисто техническую, канцелярскую работу… Но в отличие от вас, братец вы мой, я дружбы ни с клерикалами, ни с феодалами никогда не водил.

— Ну, поехали… Теперь политику мне шить будешь? Скажешь, что я пил с феодалом вино, добытое кровью и потом трудящихся?

— Пейте с кем хотите, только намеки ваши оставьте. Я тоже могу кое на что намекнуть…

— Интересно! — глаза Зяблика сузились. — Начинай, послушаем…

— Ребята, прекратите, — не выдержал Цыпф. — Вас же друзьями считают. Вы что, всегда так грызетесь?

— Нет, только когда голодные, — ответил Зяблик.

— Никакие личные отношения не могут сгладить наших идеологических разногласий, — гордо заявил Смыков.

— Мы про Кастилию говорили, — напомнил Цыпф. — Могут туда аггелы заложников увести?

— Могут. А могут и дальше. Через Кастилию, Гиблую Дыру и Трехградье в Нейтральную зону. Там мы их точно не достанем, — сказал Смыков.

Цыпф пристроил к своей схеме еще несколько грубых овалов, а потом провел через них жирную линию, соединяющую сразу пять территорий.

— Путь не близкий, — с сомнением произнес он.

— Зато, братец вы мой, для аггелов самый удобный.

— Ты его. Лева, слушай, — назидательно произнес Зяблик. — Он на аггелах собаку съел. Не одного на дыбе замучил.

— А кого это, интересно, аггелы чуть ли не своим считают? — перешел в атаку Смыков. — Кого они к себе зовут постоянно?

— Меня. Не отрицаю, — кивнул Зяблик. — Я же с ними одной крови, только безрогий. Мне что брата пришить, что друга — плевое дело. Ты это запомни на всякий случай… — Он встал и принялся рассматривать схему, вычерченную Цыпфом.

— Красиво рисуешь… А вот тут, слева от Нейтральной зоны, что будет?

— Терра инкогнита! — Цыпф поставил на этом месте большой вопросительный знак. — Неведомая земля, благодаря стараниям некоторых энтузиастов названная Эдемом.

Уже давно спавший Чмыхало перевернулся на спину, громко всхрапнул и забормотал что-то по-своему.

— Вот кто у нас молодец, — покосился на него Зяблик. — Время зря не теряет. Надо бы и нам на пару часиков откинуться.

Первым выпало дежурить Смыкову. За ним — Зяблику. Цыпфа и Толгая, которым предстоял долгий пеший переход, решили не беспокоить.

Над Талашевском царила тишина, но не умиротворяющая тишина леса или степи, а мертвая тишина руин, которую лишь подчеркивали свист ветра в пустых провалах окон, печальный птичий грай и всякие непонятные шорохи.

Не любивший сидеть на месте Зяблик осторожно покинул квартиру и сделал вокруг дома пару кругов. Все внешне было спокойно: на тропинках не появилось новых следов, никто не потревожил паука-крестовика, затянувшего своими тенетами вход в соседний подъезд, все прутики, которые Смыков предусмотрительно натыкал на путях возможного подхода врага, находились на своих местах. Вскоре заморосил дождь и прогнал Зяблика со двора под крышу.

— Где ты был? — спросил Цыпф, так и не сумевший толком заснуть.

— Так… Прогулялся. На душе что-то тревожно.

— И у меня, — признался Лева. — Слушай, как ты думаешь, что это было?

— Где?

— Там, на железной дороге.

— Не знаю… Не колышет это меня с некоторых пор. Зачем зря голову ломать? Не по нашим мозгам такие дела.

— Ты пойми… Железный вагон — в лепешку. Рельсы в петли завязало. Я горные обвалы видел, но и там такой мощи нет. А тут на ровном месте… Какая сила гнала эту гору?

— Может, изнутри что-то перло…

— А что? Это же не вулкан, не землетрясение, не атомный взрыв. Знаешь, что мне все это больше напоминает?

— Ну?

— Смотри, — он посадил таракана на нос Чмыхало. — Сейчас ему станет щекотно, и лицевые мышцы рефлекторно сократятся.

Действительно, щека Чмыхало дернулась, под кожей прокатился желвак, и таракан резво бросился наутек.

— Хочешь сказать, земля ожила, — недовольно произнес Зяблик.

— Я понимаю, что это невозможно. Но ты ведь сам показал мне камень, который вдруг стал расти. А гранит, в течение считанных минут превращающийся в жижу, а потом вновь твердеющий? А дома, вставшие на дыбы? А этот странный гул? У меня от него поджилки трясутся.

— Лева, тебе вставать пора. Буди Толгая и топай за драндулетом. И не трави себе душу всякой чепухой. Без этого тошно… А я пока покимарю чуток…

Окончательно проснувшись, Зяблик услышал, как кто-то на кухне скребет вилкой по сковородке, а потом болтает ложечкой в чашке.

У противоположной стены на диване лежал Смыков, и глаза у него были по блюдцу. Увидев, что Зяблик приподнялся с подушки, он предостерегающе прижал к губам ствол пистолета.

Человек на кухне допил чай, уронил что-то на пол, откашлялся, а потом спросил:

— Ну что молчите? Проморгали… Что делать думаете? — на беду, сказано это было совсем не тем тоном, который устраивал Зяблика.

— А ничего? — дерзко заявил он. — Пускай их аггелы себе берут. Подумаешь, потеря… Одна как доска, другая как чушка. Мы себе получше найдем.