Миры под лезвием секиры

Вскоре один из милиционеров, отлучившийся по нужде, сообщил Смыкову на ухо, что на соседней поляне тоже пирует какая-то компания — человек семь мужиков и две бабы, уже полуголые. Законом это не воспрещалось, но бдительный Смыков послал милиционера назад с заданием: выяснить, что именно там пьют. Вскоре разведчик вернулся с пустой бутылкой от «Лучезарного» в руке.

Урки успели упиться дармовым коньяком до такой степени, что их поочередно брали за ноги и осторожно оттаскивали за кусты, где стояла милицейская машина с открытой дверцей. Тревогу подняла только последняя из шайки — молодая цыганка, при транспортировке волоком напоровшаяся ничем не прикрытой задницей на чертополох.

Все члены опергруппы были поощрены в приказе начальника управления, а Смыков даже получил памятный подарок — «командирские» часы, с которыми впоследствии никогда не расставался.

Впрочем, таких славных эпизодов в жизни молодого следователя было гораздо меньше, чем неприятностей. А уж этих хватало: то прокурор возвратит уже законченное дело на доследование, то бессовестный человек, давший чистосердечное признание, на суде откажется от него, то из сейфа пропадут важные улики. Да еще старший следователь, ревниво относившийся к успехам своего подчиненного, постоянно ставил ему палки в колеса. Из-за его козней Смыков едва не отдал богу душу в самом прямом смысле этого выражения.

И случай-то ведь был пустячный. Как-то раз защемило у Смыкова в правом боку. Сильно защемило. Местный хирург паче чаяния вырезал воспалившийся. аппендикс очень удачно — ничего лишнего не отхватил и посторонних предметов в брюшной полости не оставил. Беда состояла лишь в том, что этот хирург считался приятелем Смыкова и шутки ради неоднократно грозился прооперировать его при первой возможности:

Воспользовавшись этим общеизвестным фактом, старший следователь накатал в управление рапорт, что никакого аппендицита у Смыкова на самом деле не было, а операция инспирирована с единственной целью: сачкануть на пару недель от службы.

Из областного центра незамедлительно прибыла авторитетная комиссия, больше, правда, привыкшая иметь дело с трупами, чем с живыми людьми. Эксперты долго щупали живот Смыкова, совали зонд в еще не заживший разрез и с пристрастием допрашивали хирургических сестер. Гнусный навет, естественно, не подтвердился, однако посредством зонда в чрево Смыкова была занесена инфекция, следствием которой явился острый перитонит.

Его дважды распарывали от паха до грудины, лишили половины тонких кишек, держали на капельнице и искусственном питании, кололи всеми доступными в талашевской глухомани антибиотиками, а потом еще полгода долечивали в ведомственном санатории. Когда бледный и осунувшийся Смыков вернулся к исполнению служебных обязанностей, старший следователь устроил ему головомойку за волокиту и противопоставление личных интересов общественным.

В тот самый день, ставший последним днем привычного подлунного, или, если хотите, подсолнечного, мира, Смыкову выпало дежурить в райотделе.

Ничего чрезвычайного за сутки не случилось, и он подшивал в своем кабинете папку с очередным пухлым делом (умение красиво подшивать бумаги ценилось среди следователей не меньше, чем проницательность), рассеянно прислушиваясь к доносившимся из дежурки звукам: неразборчивому бормотанию радиостанции, треску телетайпа, телефонным звонкам, разухабистым песням задержанных, привычному мату помдежей.

Мысли Смыкова все еще перемещались в изолятор временного содержания, где в камере-одиночке отбывала свой двухнедельный срок небезызвестная в Талашевске Зоя Осечкина, легко контузившая разделочной доской мужа, заставшего ее на кухне в момент свального греха с аварийной бригадой горгаза.

Сделав очередной тугой и красивый стежок, Смыков машинально покосился на часы (было самое начало седьмого, конец обычного рабочего дня), отложил дратву в сторону и снял трубку телефона.

— Доставьте ко мне административно арестованную Осечкину, — сказал он как можно более обыденным тоном. — Пусть хоть стекла в окнах протрет, а то темно, как в подвале.

Однако Смыкову никто не ответил. Он подул в микрофон, постучал по рычагам

— телефон не подавал признаков жизни. Недоуменно пожав плечами, он высунул голову за дверь и повторил то же самое открытым текстом.

На этот раз дежурный ответил назамедлительно:

— Да подожди ты! Тут и без тебя запарка…

Было что-то странное в этом ответе — нет, не содержание и даже не грубый тон, а нечто совсем другое… Лишь спустя несколько секунд Смыков понял, что именно насторожило его — отсутствие привычного шумового фона. Все аппараты связи молчали, помдежи приутихли, и даже пьяницы, буйствовавшие до этого в решетчатом вольере, молчали.

— Что там у вас, братец вы мой, случилось? — поинтересовался немного озадаченный Смыков.

— Если бы у меня… — в голосе дежурного искрой проскальзывало копившееся годами раздражение, обещавшее вот-вот разразиться настоящей грозой. — Электрики что-то портачат, мать их всех наперекосяк…