Миры Пола Андерсона. Том 14

— Если ты хочешь, чтобы мы сотрудничали по-прежнему, — сказал Табите Аринниан, — тебе придется быть нашей посредницей.

— Как это возможно? — осклабился Драун. — После того, что ты сказал об ее чоте?

— Ничего, как-нибудь, — вздохнула Грилл. И встала. Церемония кончилась. Экран погас.

Силы покинули Аринниана. Он покаянно сказал:

— Я не хотел оскорблять твой чот. Прошу у тебя прощения, предлагаю тебе пеню.

Она, словно не замечая его, подошла к двери и выглянула за порог. «Любовника высматривает, — устало подумал он. — Пойду посижу под деревом, пока Эйат не встанет, потом заберу ее на флиттер».

Под горой раздался грохот, от которого задребезжали стекла. Табита застыла. Гром ушел вверх, затихая с каждым мгновением. Она бросилась бежать, крича: «Фил!» «Ага, — подумал Аринниан. — Так и есть. Еще одна измена».

— Вольно, лейтенант. Садитесь.

Смуглый, красивый молодой человек застыл на стуле. Хуан Кахаль отвел глаза и стал перебирать бумаги на столе. В каюте было очень тихо. «Валендерей» кружил вокруг Пакса на таком расстоянии, что Сол казался всего лишь самой яркой из звезд — где-то там рядом Эсперанса, на которой ждет его Луиза.

— Я очень внимательно прочел рапорт относительно вас, лейтенант Рошфор, в том числе и то, что вы показали, — сказал наконец адмирал, — хотя рапорт был длинный. И поэтому послал за вами курьера.

— Но что я могу добавить, сэр? — молодой человек говорил так же напряженно, как и держался. Но когда Кахаль снова встретился с ним взглядом, ему вспомнился тот зверь на Нуэво Мехико, в Сьерре де лос Боскес Секос — красивый зверь, загнанный в конец каньона и ожидающий охотников.

— Во-первых, — сказал адмирал, — я хочу лично извиниться перед вами за гипнотестирование, которому вы подверглись по возвращении из плена. С преданными офицерами так не обращаются.

— Я все понимаю, сэр. Меня это не удивило, и допрашивающие меня люди вели себя вежливо. Надо же было вам убедиться, что я не лгу. — Что-то мелькнуло за его маской. — Хотя бы вам.

— М-м, гипнотест открывает все до мельчайших деталей, верно? Но огласки это не получит, сынок. Ты подчинился высшему долгу.

— Зачем нужно было доставлять меня сюда лично, сэр? То немногое, что я мог сказать, уже содержится в рапорте.

Кахаль, откинувшись назад, изобразил на лице дружескую улыбку:

— Скоро узнаешь. Для начала мне нужна кое-какая дополнительная информация. Что будешь пить?

— Сэр? — опешил Рошфор.

— Шотландское, бурбон, ржаное, текилу, водку, аквавит или что-нибудь не терранское? Коктейль, ликер? У нас тут неплохой буфет. — Рошфор все молчал, и Кахаль добавил: — Я лично перед обедом выпью мартини. Обедать мы будем вместе, само собой.

— Вместе? Адмирал очень любезен. Да, мартини. Благодарю.

Кахаль распорядился. Обычно он пил шерри, в тех редких случаях, когда пил вообще; но подозревал, что у Рошфора другие вкусы. А мальчику надо расслабиться.

— Курите, — предложил он. — Я не курю, но дым мне не мешает, а губернатор подарил мне вот эти сигары. Он признанный знаток.

— Бл… благодарю вас… после еды, сэр.

— Ты не то, что я. — Кахаль вел светский разговор, пока не принесли коктейли в больших и холодных бокалах. Он поднял свой.

— A vuestra salud, mi amigo[8].

— Ваше здоровье… — Тень улыбки промелькнула по лицу Рошфора. — Bonne sante, Monsieur l'Amiral[9].

Они пригубили.

— Не стесняйся, — сказал Кахаль. — Такому известному храбрецу, как ты, нельзя бояться даже высшего начальства. Непосредственного командира — другое дело, а меня не надо. Я ведь ничего тебе не приказываю. Скорее прошу у тебя помощи и совета.

Рошфор уже ничему не удивлялся.

— Не представляю, чем я могу помочь, сэр. — Кахаль подал ему пример, отпив из своего бокала. Напиток адмирала, в бокале, помеченном его гербом, был разбавлен. Он не хотел спаивать Рошфора — он хотел, чтобы лейтенант пришел в себя и оживился.

— Ты знаешь, наверное, что ты единственный пленный, которому удалось уйти, — сказал адмирал. — Это можно понять. Наших у них не больше пары дюжин, с таких же, как у тебя, подбитых кораблей, и тебе замечательно повезло. Но ты можешь не знать, что с Авалона к нам прибывает и другая публика.

— Перебежчики, сэр? Я слышал, там существует недовольство.

— И трусость, и жадность, — кивнул Кахаль, — и прочие достойные мотивы — а также желание извлечь все, что можно, из безнадежной ситуации и избежать худшего. Они являются поодиночке, один за другим — несколько десятков уже набежало. Всех их, естественно, допрашивают, еще старательнее, чем тебя. Твой психопрофиль имеется в досье — разведке просто нужно было убедиться, что с ним ничего не проделывали.

— Они этим не занимаются, сэр, — заговорил Рошфор, обретя дар речи. — Самым страшным преступлением на Авалоне считается лишение кого-то чести. Этим ты лишаешь чести и себя. — Он осекся. — Прошу прощения, сэр.