Миры Пола Андерсона. Том 18

Она припоминала, что раньше только в предрассветные часы становилось прохладнее. Теперь предрассветный холод нес смерть. Случалось, что, когда наконец восходило солнце, оно освещало целые стада, полегшие от мороза. Растения же не успевали и наполовину созреть, как наступала ночь… Йеввл, твои внуки увидят, как смерть загонят обратно в логово. Клянусь тебе в этом собственной жизнью. Если Вселенная остается слепа и бесчувственна к страданиям сущих на ней народов — что тогда достойно сочувствия?

И все же… Похоже, главное препятствие к улучшению жизни народов — борьба за власть. Не исключено, что, если бы Кернкроссу удалось стать императором — он охотно выслушал бы меня, — разве только наш прежний антагонизм мог бы помешать, — ну, да теперь поздно что-либо менять.

Она с негодованием отвергла предательскую мысль. Ради спасения одной жизни нельзя обрекать на гибель множество других! А такое возможно. Доминик сказал, что Кернкросс, должно быть, задумал хитрую, быструю и радикальную операцию. Но последствия могут и не быть такими катастрофическими, как мы опасаемся. К тому же все другие планеты для меня — просто абстракция, только названия, когда-то услышанные или увиденные на экране Тамошние люди — не мои люди.

«Но Доминик прав, — вдруг дошло до нее. — Я — его заложница. Разве нет? Я так многим обязана ему! Что движет им: память о моем отце, мысль о каком-то ничего не значащем для него народе или привычный азарт — этого я никогда не узнаю. Возможно, он и сам не знает. Он никогда до конца не раскроется».

Где-то в тайниках сознания возник образ отца. Макс Абрамс выбил трубку, откинулся в старом кресле и с торжествующей улыбкой сказал своей малышке-дочери:

— Мири, многие человеческие качества принято считать достоинствами, но большинство из них просто забавляют человека или приносят ему выгоду. Подлинные достоинства могут проявляться по-разному, но их всегда легко распознать. Самое бесценное достоинство — это верность.

А уж если мы не будем верны своим немногочисленным друзьям, что тогда, в эти страшные дни Империи, нам останется?

Точно отдавая себе отчет в том, зачем она летит, Бэннер взглянула на часы. Скоро Кернкросс приедет на станцию Уэйнрайт и все узнает. Едва ли он станет спокойно ждать, пока она закончит свои дела, каковы бы они ни были. Возможности сыска здесь у него ограничены, — и все же, несомненно, он организует погоню. Пролетая над рекой, она заметила кое-какие признаки того, что охота уже началась. Нужно было изменить тактику. Снизившись, она стала делать зигзаги над степью и между холмами. Однако это было опасно. Автоматика у аэросаней самая элементарная, она же — пилот — с каждой минутой чувствует себя все более усталой и отупевшей.

Малейшая ошибка — и ускорение в семьдесят метров в секунду за секунду расплющит ее о планету!

В горле застрял нервный смешок. Ну что ж, она вдосталь насладится полетом. А уж если так случится — у нее по крайней мере не будет времени на размышления!

Час за часом лед все плотнее затягивал озеро. Флэндри попытался переместиться на более глубокое, еще свободное ото льда место, чтобы не замерзло и не вышло из строя сигнальное приспособление. Внезапно раздался сигнал тревоги, и вынужденному безделью пришел конец.

Он все еще сидел в кабине пилота. На экране возникло изображение, еще неясное, но различимое. С уст Флэндри сорвалось проклятье. На экране был космос. И высоко, почти невидимый глазу, кружил сторожевой корабль, достаточно проворный, чтобы действовать в космосе, и достаточно вооруженный, чтобы сбить другой, пусть даже больший, или разнести в щепки город.