Миры Пола Андерсона. Том 20

Потом я женился, обрел свой дом, выполнял обязанности мужа. Добродетельная супруга скоро сделалась более привлекательной для меня, чем восход луны или цветы юкки. А когда она подарила мне первого ребенка, я вынес его и показал Солнцу!..

Конечно, мы жили не только в радости, среди нас были калеки, некоторые заболевали, и мы не могли излечить их, многие умирали молодыми; потом все мы старели, зубы истирались до десен, плоть иссыхала, стариков охватывала слепота и глухота, делавшие их бесполезными. Однако добрые дети и внуки заботились о старцах, памятуя о том, что те когда-то заботились о них, новорожденных; ведь, являясь на свет, испытываешь жестокое потрясение.

Нередко нам приходилось отражать набеги кочевников, обитавших под плоскогорьем. Эти полынные прыгуны, братья койотов, обладали более сильными луками, чем наши, и жили только ради войны. При мне они захватили пуэбло, замучили до смерти тех мужчин, что не погибли в бою, изнасиловали женщин прежде, чем угнать их, и оставили детей погибать. Печаль напомнила нам о древних средствах защиты, которыми мы пренебрегали, а после трагедии мы выучились держать оборону, пока голод не прогонял дикие шайки прочь. Тем не менее я помню жуткие битвы.

Но не только клыкастые души понуждали их нападать на нас. Заставляла их и нужда. В дни моей жизни разразилась засуха. Память Племени сообщала нам о двух кряду не знавших дождя годах, и легенды утверждали, что они были очень скверными. Теперь же мы насчитали три, четыре, пять… иссыхал наш урожай, семена не всходили из спекшейся почвы, если мы не поливали их без конца… шесть, семь, восемь… побледневшее солнце разило нас, и над раскаленной землей дрожало марево. Зимы сделались сухими, спокойными и пронзительно холодными… девять, десять, одиннадцать… мы делили ту пищу, которую могли собрать. Старые и малые гибли. Умерли и четверо моих детей, двое на моих глазах, двое, пока я молился.

Пришел и за мной Призывающий. Он вознес меня в мир, который не лежит ни над миром, ни под миром и ни за ним, а охватывает его целиком.

О том, что было потом, нет слов. Нет слов у того, кто проводил ночь с любимейшей из женщин, или в киве, или помнит ночь, когда мать умерла на его руках. Я был всеми богами, которые существовали, и понимал все на свете. Прекрасное и жуткое ощущение, выходящее за пределы мечты. Большего в этом теле я не могу вспомнить.

Наконец Единый сказал слова, которые теперь я могу передать только так: «Ты вернешься к жизни. Если хочешь, забудь о том, что видел здесь. Подумай хорошо».

Парящий в непередаваемом покое, я долго думал и наконец сказал:

— Нет, не забирай от меня больше, чем нужно. — В самом деле, я помню ободряющий смех, который мог оказаться рыданием.

Я вернулся к Племени. Они не поняли, что я отсутствовал. А я не мог объяснить этого. Я оставался мужчиной, радовался своей жене, выжившим детям, друзьям, горевал о своих утратах и потерях. Теперь меня находили странным, потому что я подолгу пребывал в одиночестве под звездами.

Двенадцать лет, тринадцать… мы жались к домам, к могилам предков, словно лишайник к скале. Но мы не лишайник, подумал я. Мы — Племя. И перед нами не мир, застывший в единой гармонии, которую может нарушить лишь черное волшебство. Мы поступаем скверно, вешая за пальцы в наказание за колдовство мужчин и женщин, поддавшихся этой скверной привычке. Я узнал, что мир вечно преобразуется, что он куда просторнее и разнообразнее, чем мы считаем. Не знаю, хорошо это или плохо, но это правда.

Если мы останемся здесь, мы погибнем. Нам следует перебраться в лучшие края.

Я говорил, я предсказывал, я гневался, я возвысил себя над остальными, и меня презирали за это. Я отправился странствовать и собрал сведения о землях, в которые мы могли бы уйти. Зная это, я сумел убедить народ. Я стал великим целителем, за что получил свидетельство благосклонности качина.

И наконец я увел их.

Теперь мы процветаем и каждый год сооружаем новые дома в нашем новом пуэбло, в месте, где лето зелено, а река ярко струится между хлопковыми полями. Я отвергаю почести, которыми встречают меня, но требую права уединяться, когда хочу, что бывает нередко, и тогда освобождаю свою душу, отпуская ее к звездам. За ними лежит Единство. Заберет ли меня туда Призывающий, прежде чем я умру, или я опущусь в землю? Силы мои ушли, глаза ослабели. Скоро я перестану быть собой и сделаюсь чем-то другим, чем — не знаю. И я благодарю жизнь за все, что она дала мне. Я был Человеком.

Глава 37

Прыжок.

Вихрем ворвался луч света. Рядом оказалась Т-машина и изумительная пара лун возле нее. На заднем плане ковром рассыпались звезды. Но солнца не было видно.

Медленно — на это ушли доли секунды — Джоэль отвлекла свое внимание от трансцендентного перехода пространства-времени, ощущавшегося ею в голотезисе. Ей не нужно было фокусировать зрение на экране. Она могла непосредственно воспринимать через любой сканер на борту. До нее донесся изумленный возглас Бродерсена.

— Иисусе Христе, ой, Иисусе Христе, что это такое? — неслось из интеркома.