Миры Пола Андерсона. Том 4

Крупица за крупицей, удалось составить более или менее связный рассказ. Похоже, фашисты были в разведке — отряд небольшой, но по силам превосходящий отделение Петра, — и не упустили возможности напасть на ребят из засады.

Совершенно очевидно, что им нужен был «язык». Оставалось угрюмо надеяться, что этот мальчик оказался действительно единственным оставшимся в живых.

Глубокая разведка однозначно свидетельствует о подготовке крупной наступательной операции. Отсюда вопрос: нельзя ли считать задание выполненным и как можно скорее вернуться с полученными сведениями обратно? Разумеется, когда отделение не вернется, выславший его в дозор командир догадается, что стряслась беда, — но это еще когда будет! Так или иначе, рассказ Петра не перевесит информации, какую можно собрать на этом наблюдательном пункте.

Может, послать самого Петра? Если не доберется, Красная Армия почти ничего не потеряет — разве что юноша попадет в плен. Сможет ли он вынести пытки, или надломленное тело предаст его и заставит предать ее? Не стоит искушать судьбу — да и нечестно это по отношению к раненому.

Помогая ему восстановить пережитое, которое он бессознательно стремился загнать подальше, Катя вдруг ощутила странную близость к этому мальчику. А позже, когда они ужинали хлебом и водой, Петр застенчиво поинтересовался:

— Ты здешняя, Катерина Борисовна?

— Нет. Мои родные края далеко отсюда.

— Я так и подумал. Говор у тебя какой-то такой… вроде украинского, но, по-моему, не совсем.

— У тебя острый слух, — заметила она, ощутив неожиданное поползновение сказать правду. А почему бы и нет? И нечего делать тайну из пустяка… — Я казачка.

От удивления Петр расплескал воду. Неуклюже утершись ладонью, переспросил:

— Казачка?! Но… но ты кончила школу, я же слышу по разговору…

— Ну полно! — рассмеялась она. — Ты что, в самом деле? Думал, что мы племя диких наездников?

— Я не о том…

— Пожалуй, у нас в школах учат даже немножко лучше, чем везде. То есть так было до сорок первого… — Выглянувший на мгновение светлый проблеск вновь затянули свинцовые тучи войны. — До революции большинство наших были землепашцами, рыбаками, купцами, освоителями Сибири. У нас были свои установления, обычаи… — И чуть слышно добавила: — А еще воля.

Потому-то я и пристала к ним, когда бросила учить послушниц вышивке в киевской монастырской школе, мысленно продолжила Катя нечаянную исповедь. Потому-то и оставалась с ними, и была одной из них чуть не с самых первых их поселений четыреста лет назад. Пестрые компании уроженцев Европы и Азии продвигались вдоль великих рек в бескрайние степи на юге, с оружием в руках противостояли татарам и туркам, а со временем научились и бить этих древних врагов русского народа на их же землях. Но чаще казаки были справными мелкими хозяевами — да просто вольными людьми. Да, и женщины тоже; пусть и не столь вольными, как мужчины, но куда вольнее, чем в иных местах. А я всегда жила своим умом, и когда слишком засиживалась на одном месте, не составляло труда начать новую жизнь в новой станице…

— Так-то оно так, — выпалил Петр. — Извини меня. Ты в нашей армии, ты патриотка. А я слыхал, ну, что казаки всем скопом подались к фашистам.

— Есть такие, — помертвевшим голосом сказала Катя. — Но их мало, уж поверь мне. После того, что нам довелось пережить…

Сперва-то мы не знали, добавила она про себя. Комиссары твердили нам, что надо бежать, а мы не трогались с места. Они умоляли, они расписывали ужасы и разрушения, которые несут бесчинствующие орды гитлеровцев. «Новые коммунистические враки», — щерились мы. А потом из-за горизонта выкатили немецкие танки, и мы убедились, что на сей раз комиссары говорили правду. Бесчинства коснулись не только нас. Та же участь постигла народ Украины — не казаков, их там не осталось, а простых малороссов, — люди были доведены до такого отчаяния, что пошли биться рука об руку с коммунистами. И все же, все же — да, многие и многие тысячи пошли работать к немцам или даже служить в их войсках. Потому что видели в немцах освободителей.

— Не забывай, — торопливо произнесла она, — у казаков издавна повелось бороться с захватчиками и восставать против тиранов.

Литовские князья были далеко и не трогали нас, их устраивало положение номинальных правителей. А вот польские короли пытались закабалить нас, то и дело подталкивая к бунтам. Потом Хмельницкий заключил союз с Россией, а когда гетманом стал Мазепа, то вскоре пошел на поводу у шведов, понадеявшись, что они принесут Украине освобождение от русских царей. В конце концов казаки помирились с царем, он уже не пытался загнать нас в ярмо, но тут власть перешла к большевикам[42]…

— Я читал о казацких бунтах, — нахмурился Петр. Катя поморщилась. Трех столетий как не бывало; она снова мысленным взором увидела себя на сельской улице, когда мужчины — соседи, друзья, оба ее сына — примчались домой после рейда с Хмельницким, во все горло выхваляясь друг перед другом: каждого попавшегося католического или униатского попа они вешали перед их алтарями между свиньей и евреем.