Миры Роберта Чамберса

— Полячка. — Дама понизила голос. — Я слышала, они все завербованы Кремлём. Она возвращается с рынка в половине седьмого. — Дама подозрительно прищурилась, точно вдруг разглядела на мне красноармейскую будёновку или значок с Мао Цзэдуном. — Вы — то что думаете про Алжир?

— Я думаю, надо провести референдум.

Усатая губа дамы задрожала от негодования. Фыркнув, дама ретировалась и хлопнула дверью. И сегодня не вышла обсудить со мной новомодные молодёжные течения и события в колониях.

Я закурил и пролистал, зевая, новости про голлистов, коммунистов, пужадистов[19] и троцкистов. Меня мало заботила политика, но на шестой странице примостилась колонка о форварде Жюсте Фонтене, недавно вернувшемся из мадридского «Реала» в родной «Реймс».

В шесть двадцать девять внизу раздались шаги.

Подружка Даниэля Валенте была миниатюрной блондинкой с огромными беспокойными глазами. В кудрях — душещипательный букетик полевых цветов, под мышкой корзинка, полная чеснока, башмаки стёрты, платье по — хорошему давно пора пустить на половые тряпки.

— Тереза Туманская?

Я встревожился, что она кинется наутёк, но девчонка, напротив, окаменела.

— Не бойтесь. Я задам вам пару вопросов о Даниэле.

— Вы — от его матери? — Тереза говорила с акцентом, усиливая призвуки. Под левым глазом угадывался мазок почти рассосавшейся гематомы.

— Я из поиска пропавших префектуры полиции.

— Вы лжёте. — Ей потребовалась недюжинная смелость, чтобы выдавить эту фразу.

— Лгу. Простите. Да, мадам Валенте наняла меня.

— Я рассказала ей всё, что знала. — Тереза потупилась, вцепившись побелевшими пальцами в ручку плетёной корзинки.

— Кто вас так? — Я указал на синяк.

— Никто.

— Это её ручная горилла? Максим?

Тереза шмыгнула носом.

— Я не хотела с ним ехать.

— Верите вы или нет, я — не такой, как эта обезьяна.

— И всё равно я не знаю, где Даниэль.

Я чиркнул спичкой и затянулся.

— Пани Туманская, как и когда вы познакомились с Даниэлем?

— Осенью. Он подошёл ко мне в книжной лавке на улице Одеон. Я выбирала открытки…

— Какой он — Даниэль?

Взгляд Терезы потеплел.

— Он очень хороший. Умный, ласковый… — Тереза покраснела.

— Он рассказывал что — то о своём хобби?

— Вы про… колдовство и всякие такие штуки?

— Да. Про всякие штуки.

— Немного. Меня это пугало. — Она коснулась солнечного сплетения, спрятанного под сукном распятия, наверняка деревянного, дешёвого. — Я умоляла его не связываться со злом. Но Даниэль… разве его переубедишь?

— Вы ссорились?

— Нет! Я его ругала. Но это… из — за любви. Из — за страха.

— А перед тем, как он пропал? Вы предчувствовали, что он замыслил… исчезнуть?

— Да, я знала. Он твердил про какое — то место, какие — то круги… Двенадцать кругов. Не понимаю.

— Он упоминал вход? Дверь?

— Да, — удивлённо произнесла Тереза. — Щель. — Она насупила лобик, вспоминая. — «Я, кажется, нашёл щель». И он смеялся. Он был так воодушевлён. Сказал, привезёт мне сувенир из… не важно.

— Откуда, пани Туманская? Посмотрите мне в глаза.

Она посмотрела.

— Из Гадары. Знаете, как в Библии. «И приплыли в страну Гадаринскую, лежащую против Галилеи…»

— Любопытно. — Я потушил окурок о балясину. — А вам что — то говорит имя Аннелиза Кольманн?

— Нет…

— Спасибо, пани Туманская. Вы — ангел.

— Месье…

Я обернулся на ступеньках.

— Даниэль себе кого — то нашёл?

— Что вы, милая. Вы видели своё личико? Как можно променять вас на… что угодно? Улыбнитесь. Так — то лучше. Сколько стоит ваш чеснок?

Из подъезда я вышел с бумажным пакетом, набитым фиолетовыми луковицами. В сени платана припарковался синий «Ситроен». «Шкаф» и его однояйцевый братишка наблюдали за мной с непроницаемыми физиономиями идиотов и я помахал им дружелюбно. Пошёл, приплясывая, домой, есть антрекот с чесночным соусом и слушать на двухскоростном проигрывателе «Теппаз» импортную пластинку Чака Берри.

* * *

Я называл его Анри, хотя у него было множество имён, кличек и позывных и полдюжины псевдонимов (включая женские), которыми он подписывал книги. Я не читал ни одной: терминов «мартинизм», «избранные коэны», «зелоты» и «теургия» достаточно, чтобы я уснул, да и литература без роковых красоток, погонь и револьверных выстрелов — ерунда, по — моему.

Но Анри не обижался.

Что я думаю: он бессмертен, как минимум, конкретно стар, родился, например, при Каролингах и аббатство святой Женевьевы, где он безвылазно заседает, возвели вокруг замечтавшегося Анри. А уже потом аббатство стало библиотекой на площади Пантеона. Для меня Анри — неотъемлемая часть города, как горгульи Нотр — Дам — де — Пари или Сакре — Кер.

В субботу я явился под чугунные арки бесконечного читального зала, напоминающего железнодорожный вокзал или неф готического собора. Анри был здесь прелатом. Он нахохлился над столом. Для простаков — рядовой старичок в пиджаке с истёртыми до блеска рукавами. Сталагмиты книг, неизменная клетка рядом. В клетке чистил пёрышки рябой и молчаливый дрозд.

— Дезидериус! Рад видеть вас в добром здравии! — Мы обнялись.

— Здравствуйте, Анри. Здравствуйте, всё время забываю, как его…

— Луи Клод де Сен — Мартен.

Я поклонился птице.

— Как поживаете? — спросил.