Миры Роберта Хайнлайна. Книга 13

— Я истолковываю это как позволение, — любезным тоном продолжил Мордан. — Взгляните.

Он дотронулся до клавиши на столе — секция стены растаяла, уступив место стереоэкрану. Казалось, перед Гамильтоном и Арбитром распахнулось окно, за которым раскинулся плавательный бассейн. По поверхности воды расходились круги — очевидно, от ныряльщика, которого нигде не было видно. Потом показалась голова. В три легких взмаха женщина подплыла к краю, грациозно, без усилий выбралась на бортик и, перекатившись на колени, встала — обнаженная и прелестная. Она потянулась, засмеялась — очевидно, от ощущения чисто физической радости бытия — и выскользнула из кадра.

— Ну? — поинтересовался Мордан.

— Она мила. Но я видывал не хуже.

— Вам нет необходимости с ней встречаться, — поспешно пояснил Арбитр. — Она, кстати, ваша пятиюродная кузина, так что комбинировать ваши карты будет несложно. — Он сделал переключение, и бассейн на экране сменился двумя схемами. — Ваша карта справа, ее слева. — Мордан сделал еще движение, и под картами на экране возникли две диаграммы. — Это оптимальные гаплоидные карты ваших гамет. Комбинируются они так… — он опять нажал клавишу, и в центре квадрата, образованного четырьмя схемами, возникла пятая.

Схемы не являлись картинками хромосом, а были составлены стенографическими знаками, — инженеры-генетики обозначают ими исчезающе малые частицы живой материи, от которых зависит строение человеческого организма. Каждая хромосома здесь больше всего напоминала спектрограмму. Это был язык специалистов — для непрофессионала карты были лишены всякого смысла. Их не мог читать даже Мордан — он полностью зависел от техников, которые при необходимости давали ему разъяснения. После этого безошибочная эйдетическая память позволяла ему различать важные детали.

Однако даже для постороннего взгляда было очевидно: хромосомные карты Гамильтона и девушки содержали вдвое больше схем — по сорок восемь, если быть точным, — чем гаплоидные карты гамет под ними. Но пятая карта — предполагаемого отпрыска — снова содержала сорок восемь хромосом, по двадцать четыре от каждого из родителей.

Старательно скрывая проснувшийся в нем интерес, Гамильтон прошелся взглядом по картам.

— Выглядит интригующе, — безразличным тоном заметил он. — Только я, конечно, ничего в этом не смыслю.

— Буду рад вам объяснить.

— Не беспокойтесь — вряд ли стоит.

— Наверно, нет. — Мордан выключил экран. — Что ж, извините за беспокойство, Феликс. Возможно, мы еще поговорим в другой раз.

— Конечно, если вам будет угодно. — Гамильтон не без некоторого замешательства посмотрел на хозяина кабинета, но Мордан был все так же дружелюбен и столь же любезно улыбался. Несколько секунд спустя Феликс уже был в приемной. На прощание они с Арбитром обменялись рукопожатием — с той теплой формальностью, какая приличествует людям, обращающимся друг к другу по имени. И тем не менее Гамильтон ощущал смутную неудовлетворенность, словно их беседа закончилась преждевременно. Он отказался — но не объяснил причин своего отказа достаточно подробно…

Вернувшись к столу, Мордан снова включил экран. Он изучал карты, припоминая все, что ему о них говорили эксперты. Особенно привлекала его центральная.

Колокольчики сыграли музыкальную фразу, возвещая приход руководителя технического персонала.

— Входите, Марта, — не оборачиваясь, пригласил Арбитр.

— Уже, шеф, — отозвалась та.

— А… да, — Мордан наконец оторвался от созерцания карт и повернулся.

— Сигарета найдется, шеф?

— Угощайтесь.

Марта взяла сигарету из украшенной драгоценностями шкатулки на столе, закурила и устроилась поудобнее. Она была старше Мордана, в волосах ее отливала сталью седина, а темный лабораторный халат контрастировал с подчеркнутой элегантностью костюма, хотя характеру ее равно соответствовало и то и другое.

Внешний облик Марты вполне соответствовал ее компетентности и уму.

— Гамильтон двести сорок три только что ушел?

— Да.

— Когда мы приступим?

— М-м-м… После дождичка в четверг.

— Так плохо? — брови ее взметнулись.

— Боюсь, что да. По крайней мере, так он сказал. Я корректно выдворил его, прежде чем он успел наговорить вещи, от которых ему позже неудобно было бы попятиться назад.

— Почему он отказался? Он влюблен?

— Нет.

— Тогда в чем же дело? — Марта встала, подошла к экрану и уставилась на карту Гамильтона, словно надеясь найти там ответ.

— М-м-м… Он задал вопрос, на который я должен правильно ответить, в противном случае он действительно не станет сотрудничать.

— Да? И что это за вопрос?

— Я задам его вам, Марта. В чем смысл жизни?

— Что?! Дурацкий вопрос!

— В его устах он не звучал по-дурацки.

— Это вопрос психопата — лишенный и смысла, и ответа.

— Я в этом не так уж уверен, Марта.

— Но… Ладно, не стану спорить, это — за пределами моего разумения. Но мне кажется, что «смысл» в данном случае — понятие чисто антропоморфное. Жизнь самодостаточна; она просто есть.