Я наговариваю все это на диктофон агента Корпуса Времени — он включается от звука моего голоса и спрятан в моем теле. Нет, нет, не в туннеле любви — ведь агентки Корпуса не монашки, и никто не ждет от них монашеского поведения. Он вживлен на том месте, где был раньше желчный пузырь. Диктофон рассчитан на тысячу часов работы — надеюсь, он пишет как надо: ведь если эти страхидлы вздернут меня — скажем лучше, когда вздернут, — Пиксель, надеюсь, приведет кого-нибудь к моему телу, и Корпус Времени обнаружит запись. Я хочу, чтобы Круг знал о том, что я пыталась сделать. Вероятно, я смогла бы диктовать все это дома, открыто, но Лазарус непременно отнял бы у меня запись. У меня хорошая интуиция — жаль, что она не всегда срабатывает.
Брайан умудрился «подправить» свой возраст, главным образом потому, что был нужен своему генералу, но в боевую часть ему попасть не удалось война сама его нашла. Он служил при штабе в Президио, и мы жили в старом доме на Ноб-Хилл, когда японцы предательски напали на Сан-Франциско 7 декабря 1941 года.
Странное это чувство, когда смотришь в небо, видишь над головой самолеты, ощущаешь нутром рокот моторов, видишь, как разверзаются их чрева, порождая бомбы, и знаешь, что поздно бежать, поздно прятаться, и не от твоей воли зависит, куда упадут бомбы — на тебя или на соседний квартал. Это чувство не ужас, скорее оно напоминает deja vu
Я читала, что в третьей параллели Япония напала на Гавайи, а не на Сан-Франциско, и калифорнийских японцев выселили с побережья. В таком случае им очень повезло, что они избежали кровавой бани, которую им устроили во второй параллели — более шестидесяти тысяч американских японцев было повешено, расстреляно, а то и сожжено живьем с воскресенья по вторник, с седьмого по девятое декабря сорок первого года. Не повлияло ли это на то, как мы поступили с Токио и Кобе?
Войны, которые начинаются с предательского нападения, всегда беспощадны — так говорит история.
Кровавые бесчинства вынудили президента Баркли
Особых неудобств мы не испытывали — известному своими преступными нравами Сан-Франциско военное положение пошло только на пользу, но на берег с наступлением темнотылучшебылоневыходить: какой-нибудь шестнадцатилетний мальчишка из Национальной Гвардии, вооруженный спрингфилдовской винтовкой времен первой мировой, мог повести себя нервно и нажать на курок.
Так, по крайней мере, я слышала — сама же я туда никогда не совалась.
Берег от Канады до Мексики был зоной боевых действий; все, кто оказывались там ночью, рисковали жизнью, и многие погибали.
Со мной находились двое младших — четырехлетний Дональд и двухлетняя Присцилла. Школьники — Элис, Дорис, Патрик и Сьюзен — жили в Канзас-Сити с Бетти Лу. Артур Рой, фактически тоже был школьником (он родился в двадцать четвертом году), но кузен Нельсон записал его в морскую пехоту на другой день после бомбежки Сан-Франциско. Туда же вступил и другой мой сын, Ричард, четырнадцатого года рождения, и братья вместе отправились в Пендлтон. Нельсон был нестроевым — он потерял ступню при Белло в восемнадцатом году. Джастин служил в Комитете военной промышленности в Вашингтоне, но много ездил и часто останавливался у нас на Ноб-Хилл.
Вудро я не видела ни разу, пока не кончилась война. В декабре сорок первого мы получили от него рождественскую открытку со штампом Пенсаколы, штат Флорида: «Дорогие мама и папа, я прячусь от япошек и учу бойскаутов летать вверх тормашками. Хизер с ребятишками я поселил в Авалон Бич, п/я 6320, так что большей частью ночую дома. Счастливого Рождества и веселой войны. Вудро».
Следующая открытка пришла с базы в бухте Вайкики: «Служба тут не очень мирная, но лучше чем в Лагайне. Вопреки слухам, акулы там отнюдь не вегетарианцы. Надеюсь, что и вы тоже. В.В.»