Миры Роджера Желязны. Том 14

Я вспомнил, как описывал вид гор за моим домом в письме моему другу Карлу Йоке, и вдруг понял, что созерцание этих гор в разных ракурсах в различные времена года, практически каждый день, имеет прямое отношение к этому рассказу. Непосредственной же причиной его написания послужило то обстоятельство, что мне попался сборник репродукций Хокусая, упоминаемый в тексте. Без моих гор не было бы ни медитаций, ни рассказа, ни премии Хьюго (на этот раз ее получила Шона Маккарти, а привез в Нью-Мексико и доставил мне Паррис — спасибо, Шона, спасибо, Паррис). Я не могу упомянуть всех, кто принимал участие в этом. Все восходит к горам. И без огня Фудзи как дополнения к морозу первого рассказа я должен был бы искать другое название для этой книги. Спасибо, Термодинамика.

1. Вид горы Фудзи от Овари

Кит жив, хотя он похоронен неподалеку отсюда, а я мертва, хотя вижу розовый вечерний отблеск на облаках над горой вдалеке и дерево на переднем плане для подходящего контраста. Старый бондарь превратился в пыль; его гроб тоже. Кит говорил, что любит меня, и я говорила, что люблю его. Мы оба говорили правду. Но любовь может означать многое. Она может быть орудием нападения или проявлением болезни.

Меня зовут Мари. Я не знаю, будет ли моя жизнь соответствовать тем формам, в которые я переселюсь в этом паломничестве. Итак, начинаю. Любой отрезок круга, как этот исчезающий обруч бочонка, мог бы привести в то же самое место. Я пришла, чтобы убить. Я несу скрытую смерть, дабы бросить ее против тайной жизни. Обе они невыносимы. Я взвешивала и то и другое. Будь я посторонней, я не знала бы, что выберу. Но я здесь, я, Мари, следующая магическим путем. Каждый момент целостен, хотя у каждого есть прошлое. Я не понимаю причин, только следствия. И я устала от игр с изменением реальности. Все будет становиться яснее с каждым успешным шагом моего путешествия, и как тонкая игра света на моей магической горе все должно измениться. В каждый момент во мне должно быть немного жизни и немного смерти.

Я начинаю здесь, так как мы жили недалеко отсюда. Я была здесь раньше. Я вспоминаю его руку на моем плече, его иногда улыбающееся лицо, груды книг, холодный, плоский глаз дисплея его компьютера, снова его руки, сложенные в позе медитации, его улыбку — уже другую. Далеко и рядом. Его руки — на мне. Сила его программ, раскалывающих коды, создающих коды. Его руки. Неумолимые руки. Кто бы мог подумать, что он откажется от этого стремительно разящего оружия, этих тончайших приборов, властвующих над моим телом? От меня? Руки…

Я вернулась. Вот и все. Я не знаю, достаточно ли этого.

Старый бондарь в обруче своей работы… Наполовину полный, наполовину пустой, наполовину деятельный, наполовину пассивный… Могу ли я вести себя как «инь» и «янь» этой известной картины? Могу ли считать, что она символизирует Кита и меня? Могу ли я рассматривать ее как великий Ноль? Или как бесконечность? Или все это слишком очевидно? Да, пусть Фудзи станет этим символом. Разве не на Фудзи нужно подняться, чтобы дать отчет о своей жизни перед Богом или богами?

У меня нет намерения подниматься на Фудзи, чтобы давать отчет Богу или кому-нибудь еще. Только неуверенность и неопределенность нуждаются в оправдании. Я делаю то, что должна. Если у богов есть вопросы, они могут спуститься вниз с Фудзи и спросить меня. С другой стороны, между нами тесное согласие. Такое, преодоление пределов которого может быть одобрено только издалека.

Действительно. Я единственная из людей знаю это. Я, которая попробовала запредельность. Я знаю также, что смерть — это единственный бог, который приходит, когда его зовут.

По традиции хенро — пилигрим — должен быть одет во все белое. Я не следую традиции. Белое не идет мне, и мое паломничество — частное дело, тайна до тех пор, пока я смогу ее сохранить. Сегодня я надеваю красную блузу, жакет и слаксы цвета хаки, кожаные туристские ботинки; я подвязала волосы, в рюкзаке за спиной все необходимое. Я все-таки беру посох, отчасти для того, чтобы опираться, что иногда бывает нужно, отчасти как оружие, которое может понадобиться. Я сторонник его применения в обоих случаях. Посох, как сказано, символизирует веру в паломничество. Вера — это вне меня. Я останавливаюсь на надежде.