Миры Роджера Желязны. Том 14

«Татеме» — это то, что вы показываете другим. «Хонне» — это ваше действительное намерение. Следуя предостережению Мусаши в «Книге Вод», я стараюсь не обнаружить моего «хонне» в этот момент. Я просто протягиваю руку и роняю мой посох так, что его металлический конец, подключенный к батареям, падает на терминал.

— Мари! Что ты сделала? — спрашивает он, будучи уже внутри меня, когда жужжание прекращается.

— Я отрезала тебе путь к отступлению, Кит.

— Почему?

Бритву я уже держу в руке.

— Это единственный выход для нас. Я даю тебе этот «джигай», мой муж.

— Нет!

Я чувствую, как он пытается захватить контроль над моими руками. Но слишком поздно. Я чувствую, как лезвие входит в мое горло — в правильном месте.

— Безумная! — кричит он. — Ты не знаешь, что ты сделала! Я не смогу вернуться!

— Я знаю.

Когда я тяжело опускаюсь на терминал, мне кажется, что я слышу ревущий звук за моей спиной. Это Большая Волна наконец пришла за мной. Я сожалею только о том, что не добралась до последней станции, если, конечно, это не то, что Хокусай сейчас пытается показать мне — там, за крохотным оконцем, за туманом, дождем и ночью.

24. Вид горы Фудзи в летнюю бурю

Фэнтези и научная фантастика: взгляд писателя

Надеюсь, читатель вытерпит еще одно эссе, хотя я спешу добавить, что у меня есть договор с опекающими меня божествами, согласно которому мне дозволяется совершить ложный шаг, присущий сходящим со сцены писателям, — попытаться подвести итог всему. Это просто небольшая речь, произнесенная мною в 1985 году на открытии Седьмой ежегодной итоновской конференции по научной фантастике и фэнтези в Калифорнийском университете в Риверсайде, где меня хорошо принимали. Я думаю, что это может быть хорошим завершением книги.

Я часто пытался понять, кем я являюсь — писателем, пишущим научную фантастику, который мечтает, что он пишет фэнтези, или наоборот. Большинство моих научно-фантастических произведений содержат некоторые элементы фэнтези и наоборот. Я полагаю, это должно раздражать ревнителей обоих направлений, которые думают, что я порчу научно-фантастические рассказы включением необъяснимого или насилую чистоту фэнтези объяснением ее чудес.

Некоторая правда есть и в том, и в другом, так что единственное, что я могу сделать, так это попытаться рассказать, почему я так действую, что кажущаяся разнородность моих работ означает для меня и каким я вижу значение этой гибридной природы произведения для всей области в целом.

Мое первое самостоятельное чтение в школе включало мифологию — в громадных объемах. Так было до тех пор, пока я не открыл для себя народные сказки, волшебные истории, фантастические путешествия. Это продолжалось довольно долго — до одиннадцати лет, — пока я не прочитал первое научно-фантастическое произведение.

До последнего времени я не осознавал, что такой порядок чтения очень хорошо соответствует развитию этой области. Сначала пришла фантазия с корнями в ранних религиозных системах — мифология и эпическая литература. Смягченные версии этих творений пережили возникновение христианства в виде легенд, фольклора, сказок. Некоторые из них включили в себя христианские элементы. Позднее возникли истории фантастических путешествий, утопии. Затем, наконец, с приходом промышленной революции, научные обоснования стали замещать сверхъестественное — у Мэри Шелли, Жюля Верна, Герберта Уэллса. Я действительно читал книги в надлежащем хронологическом порядке.

Теперь я чувствую, что это окрашивает мой подход к использованию чудесного в литературе. Ранние вещи в стиле фэнтези включали значительные рассуждения, основанные на маленькой и шаткой фактической базе. В произведениях стали широко использоваться ни на чем не основанные предположения и сверхъестественные объяснения событий. Я воспринял эти вещи так, как мог бы ребенок — без всякой критики. Моим единственным читательским критерием было: нравится ли мне история? Примерно в то время, когда я открыл научную фантастику, я уже был способен к раздумьям. Я начал ценить разум. Я даже начал находить удовольствие в чтении о науке. Мой случай, я полагаю, подтверждает, что онтогенез повторяет филогенез.