Миры Роджера Желязны. Том 15

Гарден. Это что-то вроде возврата к прошлому, Я вспомнил работу, которая у меня однажды была в Филадельфии. Большой дом в колониальном стиле посредине двенадцати акров газонов и деревьев. Дерево и камень, широкий балкон и четыре толстые колонны. Выглядело как Тара.

Элиза. Тара? Это место?

Гарден. Выдуманное. Дом в «Унесенных ветром» — в старом кино. Из прошлого столетия.

Элиза. Замечено. Продолжай.

Гарден. Я должен был играть на дне рождения в одной семье. Идея вечеринки была из этого фильма. Предполагалось, что все будут одеты в сюртуки и кринолины, хотя получилось некоторое смешение костюмов. У нас были костюмы лет на сто более ранние — мундиры французских гренадеров, оплетенные тесьмой, платья в стиле ампир, брюки со штрипками, платья с бахромой и длинными шлейфами. Они заказали старую музыку. Преимущественно Стивен Фостер. «Лебединая река» — в таком духе. Никакого джаза или страйда, ничего подобного. Так что я отошел от всех современных мелодий и погрузился в музыку прошлого. Тогда все и произошло.

Элиза. Когда ты играл?

Гарден. Да. И еще раз, более сильно, во сне на следующую ночь.

Элиза. Что произошло?

Гарден. Я покинул самого себя и превратился в другого. Не Тома Гардена. В кого-то незнакомого.

Элиза. Расскажи мне об этом.

Луи Бреве пришел в себя. Его подташнивало. Он лежал на спине и ощущал кислый вкус слюны в глотке. Чтобы загородиться от света и успокоить свой желудок, он прикрыл глаза ладонью и перевернулся, стараясь зарыться в подушки.

Его щека наткнулась на грубую ткань матраса, вместо свежего белого белья, к которому он привык.

Мерзкий запах проник глубоко в ноздри, и Бреве приподнялся на руках, широко открыв глаза.

Голый матрас под ним был грязен от сальных волос, пятен старой крови, остатков рвоты, засохшей и превратившейся в корку. Койка под матрасом была сделана из железных трубок, когда-то белых, на которые была натянута сетка из крученых конопляных веревок. В щели пола из голых сосновых досок набилась грязь. Грязь медленно колыхалась… это ползали тараканы.

Бреве рассудил: нет дубового пола, нет узорчатого ковра, нет ореховой мебели, простыней, наволочек, подушек. Это не спальня Луи Бреве. Quod erat demonstrandum[3].

Итак, где же он находится? Стараясь не шевельнуть головой, которая раскалывалась от боли, Бреве медленно сел. Он посмотрел налево и направо, избегая солнечных лучей, которые лились в дверь в дальнем углу комнаты. Стены были обшиты сосновыми планками. Квадратные прорези в них напоминали окна, незастекленные и без занавесок, с решетками из черного железа. Койки стояли в ряд. На матрасах лежали бесформенные тела, облаченные в грубую голубую ткань.

«Луи опять напился и вступил в армию, — была его первая мысль. — Как я это объясню Анжелике?» — тут же пришла вторая.

— Эй вы, лежебоки! Подъем!

Разве в армии не трубят горнисты или нет какой-либо другой стандартной процедуры? Значит, Луи не в армии. Q.E.D.

Люди вокруг него поворачивались и стонали, урчали и испускали ветры, сморкались и приподнимались. Их головы поворачивались назад и вперед, как у бешеных боровов, ищущих, что бы разнести. Один за другим недобрые взгляды останавливались на Луи Бреве. Голоса зазвучали громче, пока совершался утренний ритуал надевания ботинок, почесываний, приборки постелей.

— Кто этот новенький?

— Не знаю. Надзиратели привели. Ночью.

— Они его использовали?

— Нет. На нем нет отметин.

— Может быть, они слишком устали.

— Ну да!

— Может быть, они не захотели беспокоить вас, леди.

— Или поделить его, ты хочешь сказать?

— Я же тебе сказал, на нем нет метки.

— Кончайте, вы там! — в голосе, прозвучавшем из-за двери, было многое: тупая ярость, ущемленная властность, плохой характер из-за постоянно подавляемых чувств.

Нет, решил Луи, он определенно не в армии. Все еще держа голову неестественно прямо, он встал и начал двигаться по центральному проходу между койками.

— Эй, погоди! — закричал кто-то.

— Послушай! Перрик должен идти первым! — раздалось с другой стороны.

— Он может идти!

В комнате внезапно все стихло.

— Должно быть, он из господ! — последнее прозвучало в тишине и сказано было скорее со страхом, чем сердито.

— Извините! — Луи Бреве повернулся к двери. — Надзиратель, или кто еще, не могли бы вы подойти? Произошла ужасная ошибка.

— Извините! — кто-то пропел в комнате вполголоса.

— Назад! — раздался голос за его спиной.

— Не злите Уингерта!

— Он всех нас пошлет сегодня на дамбу!

Люди возле кроватей медленно двигались вперед по направлению к тому месту, где стоял Луи. Теперь он расслышал тот звук, которому вначале не придал значения и который посчитал за галлюцинацию, — позвякивание цепей. Стальная цепь от якоря средней величины тянулась от кровати к кровати и между ногами людей. Ноги людей соединялись отдельными цепями, пристегнутыми к общей. Оба конца длинной цепи, видимо, были присоединены к первому и последнему человеку.

Когда люди двигались вперед, чтобы загородить путь Луи, их цепи протягивались вдоль кроватей и падали на пол, издавая характерное звяканье.