— Душа! Я дал тебе то, чего ты жаждала. Могла бы и поговорить со мной хоть немного по такому случаю.
Молчание.
— Ну ладно. Да кому ты нужна-то!..
И Валет отвернулся, чтобы еще раз поглядеть на эту опустошенную землю. Он увидел, как косые лучи солнца дарят краски рукотворной пустыне. Ветер немного утих, и его тонкий свист походил на гомон птичьих стай. Несмотря на разрушения и пожары, вокруг лежало какое-то странное очарование. Видно, было в самом Валете нечто такое, что несло в себе боль, смерть и бесчестие, и все же в этой кровавой бане, вернее поверх ее, чувствовалось нечто такое, чего Валет раньше никогда не замечал: будто все видимое им сейчас содержит в себе возможность совершенствования.
Там вдали были разрушенные деревни, обезглавленные горы, обугленные леса. Это зло лежало на его совести, и он и в самом деле заслуживал ту кличку, которой его наградили. И все же… Из этого зла, чувствовал он, родится и вырастет что-то другое. Нет, разумеется, его заслуги тут нет никакой, но он ощущал, что ответственность за содеянное уже не мешает ему смотреть и видеть то, что может вырасти тут теперь, когда Мировой Порядок изменен, не мешает ему предчувствовать новое, восхищаться им и, может быть, даже… Нет, нет, во всяком случае — пока…
Валет повернул голову, взглянул на восходящее солнце, вытер слезящиеся глаза и снова поглядел туда же, ибо понял, что никогда еще не видел ничего прекраснее. «Да, должно быть, я обрел душу, — решил Валет, — так как раньше у меня не было подобных ощущений».
Башня перестала качаться из стороны в сторону и начала разваливаться.
«Я сказал именно то, что хотела Айвина, — думал он. — Причем даже раньше, чем у меня появилась душа. Я сказал, что прошу прощения, сказал искренне. Прошу прощения не только у тебя, Айвина. У всего Мира. Я прошу прощения. Я люблю вас всех».
А башня рассыпалась камень за камнем. Валета прижало к балюстраде.
«Что ж, справедливо, — думал он, чувствуя, как острый металлический прут вонзается ему в бок. — Все справедливо в Мире. И спасения для меня нет. Если Мир очищается вихрями, огнем и водой, если все плохое смывается с лица земли, то лишь справедливо, что последний и самый великий из грешников не получит пощады».
Родился мощный нарастающий гул, похожий на гул шторма, и балюстрада рухнула. На мгновение гул перешел в мощные размеренные хлопки, отдаленно похожие на те, что издает белье, вывешенное для просушки на ветру. Когда Валета сбросило с башни, ему случайно удалось взглянуть вверх. Падая, он увидел в небе темную фигуру, которая успела вырасти даже за те короткие мгновения, которые были нужны, чтобы Валет долетел до земли.
«Разумеется, — мелькнуло в голове у Валета, — наконец-то Монингстар встретил свой так долго ожидаемый рассвет и стал свободным».
Сложив крылья, сохраняя безмятежно спокойное выражение на осененном рогами лице, Монингстар падал на землю подобно черному метеору. Приближаясь, он протянул руку и раскрыл огромные ладони…
«Успеет ли?» — подумал Валет.
Князь Света
Глава 1
Так было однажды услышано мной. Спустя пятьдесят три года после освобождения вернулся он из Золотого Облака, чтобы еще раз поднять перчатку, брошенную Небесами, пойти наперекор Порядку жизни и богам, этот порядок установившим. Последователи его молились, чтобы он вернулся, хотя и грехом были молитвы эти. Мольбам не потревожить покоя ушедшего в нирвану, при каких бы обстоятельствах это ни произошло. Но молились облаченные в шафранные рясы, чтобы он, Меченосец, Манжушри, вновь сошел к ним. И, как поведано, Бодхисатва услышал их…
Он, подавивший желания,
не зависящий от корней,
пастбищем которому пустота —
необусловленная и свободная, —
путь его неисповедим,
как птиц полет в поднебесье.
Его последователи звали его Махасаматман и утверждали, что он бог. Он, однако, предпочитал опускать громкие Маха — и — атман и звал себя просто — Сэм. Никогда не провозглашал он себя богом. С другой стороны, и не отказывался от этого. В сложившихся условиях ни то ни другое не сулило ему никакой выгоды. Чего не скажешь о молчании…
И вот тайна служила ему покровом.
Был сезон дождей…
Самый влажный период года…