Он расстегнул кобуру и снял револьвер с предохранителя.
Затем последовала мертвая тишина, которую нарушали лишь отдаленные удары грома. Так он просидел примерно час, пока не задремал.
Разбудил его, надо думать, какой-то звук. Если то был звук, он был неуловим для сознания.
— Я тебя слышу, — сказал он. — И я вооружен.
По пробуждении его мысль и рука разом машинально метнулись к револьверу. Пальцы проворно нащупали курок.
Левой рукой он снова включил фонарик. Поводив лучиком по подземной комнатке, он заметил в углу несколько парных опаловых бусинок.
Мелькнула мысль: там еда! Мне надо подкрепиться до того, как я вернусь в бункер! Они сгодятся в пищу.
— Ты кто? — спросил он.
— Тютелька в тютельку, — сказал он. — Только ты называешь себя «крысы». Я не понимаю, к чему тут множественное число.
Он продолжал таращиться на бусинки-глаза, которые находились метрах в семи от него.
— В моей башке засела чертова уйма металлических осколков с того времени, как взорвался офис. Ума не приложу, какое это имеет значение, но, возможно, это все из-за них.
Да.
— Нет у меня когтей… Впрочем, что это я — a ногти! Так вот отчего такие дикие головные боли. Еще один осколок колобродит у меня в башке… К счастью, я могу воспользоваться ножом. Но как же мне хреново пришлось, когда я извлекал тот, первый осколок!
— Сталь, острый, сверкающий, с ручкой.
— Можно его найти, купить, украсть, наконец сделать самому.
Тем временем опаловых бусинок становилось все больше, и они понемногу продвигались в его сторону. Он понимал, что против них револьвер бессилен.
Голову пронзила чудовищная боль, и белые вспышки перед глазами превратили его в слепого. Когда он пришел в себя и зрение вернулось, он увидел перед собой тысячи крыс — со всех сторон.
Он вскочил и заметался.
Сорвал с пояса гранату, вырвал чеку и бросил ее в самую гущу копошащейся массы крыс.
Три секунды ничего не происходило — крысы надвигались все так же неумолимо.