Миры Урсулы ле Гуин. Том 12

Тамара вновь рассмеялась и, прихватив посудину, отправилась к ручейку, журчавшему в двух шагах от хижины. Кругом все сияло и благоухало под жарким полуденным солнцем: вековые ламабы радовали глаз пурпурными переливами на могучих стволах, дымчатой голубизной листвы и чуть тронутой багрянцем охрой зрелых плодов; ручей, стыдливо прикрываясь призрачной пенной вуалью в буроватой песчаной постели, вел свой нескончаемый незамысловатый мотив. Но всем этим красотам Тамара предпочла сумеречную хижину с угрюмым и хворым лингвистом.

— Да не переживай ты так, Рам, — посидев по возвращении еще немного, сказала она на прощание. — Я непременно раздобуду что-нибудь у Кары или у кого-то еще.

— Спасибо тебе, — прошелестело в ответ.

«Какие красивые слова, — думала Тамара, шагая сквозь благоухающую светотень по тропке, спускавшейся вниз к реке. — Особенно когда их произносит мужчина с таким бархатным баритоном».

Сразу, как только она встретилась с Рамчандрой впервые — а случилось это в базовом лагере на Анкаре, там и формировалась их экспедиционная тройка, — ее потянуло к нему, точно магнитом, в груди вспыхнул безошибочно узнаваемый жгучий огонь желания. Вспыхнул и вскоре угас, задушенный самоиронией и легким стыдом. А Рамчандра, всегда такой отрешенный, такой буквально неприкасаемый, так ничего и не заметил. К тому же там был Боб — рубаха-парень, плечистый красавец-блондин, потаенная мечта любой женщины, совершенный принц из сказки. Отчего же было противиться? Проще дать, чего от тебя ждут, — легко, приятно и лишь чуток грустновато. Но побоку грусть, это лишнее, так недолго и захандрить. Жить следует лишь настоящим — срывай день, как листок календаря, и тому подобное. Ей, видать, суждено было оказаться в объятиях Боба, так оно и вышло. Но, увы, ненадолго, всего лишь до прибытия экспедиции на Йирдо и встречи с ндифа, обитателями этой далекой от родной Земли планеты.

Туземные девушки — а таковыми считались здесь особи женского пола от двенадцати до двадцати трех (или же четырех?) лет — оказались весьма привлекательными, страстными и опытными по части флирта. Роскошные их кудри золотистого или рыжего цвета ниспадали на точеные плечики, чуть раскосые изумрудные или фиалковые глазищи призывно постреливали по сторонам, суля мужскому полу неземные блаженства. Облегающие одеяния из расщепленных вдоль стебля длинных листьев пандсу то и дело распахивались, приоткрывая нескромным взорам то изящные ягодицы, то нежно-розовые соски. Девушки до четырнадцати обыкновенно плясали гучейю — гипнотизирующе монотонный групповой танец. Выстроившись рядком с забавно серьезным выражением на шаловливых личиках, они синхронно переступали ножками и плавно покачивались под собственный заунывный напев. Те, что постарше, до восемнадцати, совершенно нагими отплясывали зажигательную зиветту, поочередно солируя в кругу отхлопывающих ритм мужчин. Точеная смуглая фигурка танцовщицы принимала в танце самые откровенные позы, пока ее подружки в ожидании своего звездного часа нудным хором тянули: «Ай-вей, вей, ай-вей, вей…» Девушкам постарше — от восемнадцати — танцы на публике строго-настрого возбранялись. Тамара оставила на долю Боба выяснять, чем они занимаются в приватной обстановке. После сорока с лишним дней, проведенных на Йирдо, Боб стал настоящим экспертом по этой части.

Тамара ясно видела теперь, шагая вниз по тропе, что, хотя их с Бобом отношения и не отличались глубиной и серьезностью, столь внезапная в них перемена причинила ей сильную боль. Взять хотя бы прошлый вечер — как полная дура, как сопливая вертихвостка, она напропалую кокетничала с ним, корча из себя нечто вроде постреливающей глазками пышнокудрой танцовщицы-ндифа. «Дура, распоследняя дура! — мысленно кляла себя Тамара. — Где был твой стыд, где достоинство, где, наконец, твоя хваленая ирония?» Отмахнувшись от горьких мыслей, словно от паутинок, занавесивших путь сквозь заросли к речной заводи, где у женщин-ндифа была устроена прачечная, она попыталась думать о другом. «Как благороден твой профиль, Рам, как изящно сложен ты, как хрупок — весом, наверное, даже меньше меня. Спасибо тебе, сказал ты, и как красиво сказал».

— Освейн, Муна! Как поживает твой малыш? Освейн, Вана! Освейн, Кара! — «Как прекрасен твой нос, о возлюбленный мой, он подобен высокому мысу меж двух бездонных озер, и вода в тех озерах холодна и черным-черна. Спасибо тебе, спасибо!» — Жаркий денек нынче, уважаемые, не так ли?

— Жарко, очень жарко, — с готовностью закивали прачки, тут же выбираясь на мелководье, дабы поприветствовать гостью да заодно дух перевести.

— Зайди в воду, сразу и полегчает, — любезно посоветовала Вана.

— Освейн, — молвила Брелла, проходя к сушильным камням с очередной охапкой отжатого белья и попутно ласково потрепав Тамару по плечу.