Миры Урсулы Ле Гуин. Том 5

— Они что, зашифрованы? — спросил Бедап; лицо у него посуровело еще больше, взгляд стал ледяным. Шевек помнил, что для Бедапа всегда было характерно минимальное стремление к уединению и обладанию чем-то личным. У него, например, никогда не было и не могло быть любимого карандаша, который он всегда носил бы с собой, или любимой старой рубашки, с которой невозможно расстаться, даже если она настолько сносилась, что место ей только в утильсырье. Когда же ему что-нибудь дарили, он принимал подарок, щадя чувства дарителя, но всегда потом каким-то образом умудрялся его потерять. Он прекрасно знал об этом своем свойстве и утверждал, что оно лишь доказывает его меньшую, чем у других, примитивность, что он практически являет собой ранний образчик Человека Будущего, настоящего и прирожденного одонийца. Однако стремление к уединению было и у него, хотя пряталось где-то в самой глубине его души. Чужую потребность в одиночестве он, впрочем, уважал и никогда не совал нос в чужие дела. Вот и сейчас он тоже сказал:

— Помнишь те дурацкие зашифрованные письма? Ты тогда еще участвовал в Проекте по озеленению побережья?

— Помню. Но это не шифр. Это язык йотик.

— Ты выучил йотик? А почему ты на нем пишешь свои работы?

— Потому что никто на этой планете не в состоянии меня понять! А может, просто никто не желает разбираться. Единственный человек, который меня понимал, умер три дня назад.

— Сабул умер?

— Нет, Граваб. Сабул жив, хотя…

— Что — «хотя»?

— Видишь ли, Сабул — это наполовину зависть в чистом виде, а остальное — просто некомпетентность.

— А я считал его книгу по казуальности первоклассной работой. Ты и сам так говорил.

— Я и думал так — пока не прочитал источники. Все идеи в его книге принадлежат другим ученым — с Урраса. К тому же идеи эти далеко не новы. А у самого Сабула не возникло ни одной свежей мысли по меньшей мере за последние двадцать лет.

— А как у тебя самого со свежими мыслями? — спросил Бедап и посмотрел на Шевека исподлобья. Глаза у Бедапа были маленькие, он довольно сильно косил, но лицо в целом было неплохое, мужественное, и сам он выглядел очень надежным: крепкий, коренастый. У него была отвратительная многолетняя привычка грызть ногти, и теперь на больших пальцах остались только тоненькие полосочки, а кожа стала чрезвычайно чувствительной.

— Да никак, — ответил Шевек и плюхнулся на постель. — Куда-то меня не туда занесло.

— Вот как? — усмехнулся Бедап.

— Знаешь, я, наверное, в конце семестра попрошу перевести меня на другой факультет.

— На какой же?

— Мне все равно. На педагогический, на инженерный… Пора, видно, мне с физикой распрощаться.

Бедап сел на стул возле письменного стола, погрыз ноготь и сказал задумчиво:

— Ерунду ты какую-то затеял, по-моему.

— Да нет, просто выяснил предел своих возможностей.

— Вот уж не знал, что у твоих возможностей есть предел! В физике, разумеется. Недостатков и детской глупости в тебе хватает с избытком. А вот в физике… Я, конечно, ни квантовой физикой, ни Временем совсем не занимаюсь, но ведь необязательно самому уметь плавать, чтобы понять, что такое рыба? И совершенно необязательно испускать сияние, чтобы понять, что такое звезда…

Шевек посмотрел на своего старого друга и вдруг выпалил то, что никогда не решался сказать даже самому себе:

— Я часто думаю о самоубийстве. Даже слишком часто. Особенно в этом году. По-моему, это был бы наилучший выход из создавшегося тупика.

— Но вряд ли подходящий способ оказаться по ту сторону страданий.

Шевек натянуто улыбнулся:

— Ты это помнишь?

— Еще бы! По-моему, это был очень важный разговор. Во всяком случае, для меня. И для Таквер с Тирином тоже.

— Правда? — Шевек встал. В комнате от стены до стены было всего четыре шага, но он не мог стоять спокойно. — Тогда это было и для меня очень важно. — Он остановился у окна. — Но с тех пор я сильно изменился. Здесь, в Аббенае, что-то не так. Не знаю, в чем дело.

— Зато я знаю, — сказал Бедап. — Это стена. Ты просто налетел на стену.

Шевек резко обернулся, глаза его смотрели испуганно.

— Стена?

— Ну да. В данном случае стеной для тебя являются Сабул и те, кто его поддерживает в Координационном Совете. Что касается меня, то я провел в Аббенае четыре декады. Сорок дней. Вполне хватило, чтобы понять: даже если я проведу здесь сорок лет, то не завершу никакого труда и ничего не добьюсь — по крайней мере того, чего хочу добиться, то есть улучшить преподавание естественных наук в учебных центрах. Пока все не переменится. Или же пока я сам не перейду на сторону врага.

— Врага?

— Маленьких людей. Таких, как Сабул. Тех, у кого власть!

— О чем ты говоришь, Дап? У нас ведь нет ни одной властной структуры!

— Нет? А что же делает Сабула таким могущественным?

— Но только не властная структура, не государство, не правительство — мы же не на Уррасе, в конце концов!