Миры Урсулы ле Гуин. Том 7

Терпеливый правильно поступил, когда взял себе свое теперешнее имя. Он молча выслушивал их упреки и оставался совершенно спокоен, сохраняя холодную голову, и даже ни разу не нахмурился, не покачал головой. Сапсан, Золотой и я вовсю старались ему подыгрывать.

После того как выступила уйма рассерженных людей, которые вылили на нас целый ушат упреков и оскорблений, поднялась какая-то маленькая женщина и рядом с ней — маленький мужчина. Оба оказались горбунами, были очень похожи и выглядели не поймешь как — не то старыми, не то молодыми. Один из этих близнецов сказал:

— А теперь пусть выскажутся и наши гости.

И второй прибавил:

— Да, теперь пусть говорят «дулинные» люди. — Они явно пользовались здесь уважением, эти крохотные близнецы, потому что остальные тут же замолкли, как устрицы.

Терпеливый выждал несколько минут, пока установится полная тишина, а потом заговорил, и голос его был одновременно суров и тих, так что им приходилось хранить молчание, если они хотели расслышать, что он говорит. Он был очень осторожен и вежлив. Он много сказал по поводу пользы старого договора и удобства подобной формы обмена; сказал и о непревзойденном качестве узудегдского хлопка, известного от Озера-Кратера до Оморнского Моря, от океанского побережья до Райских Гор — здесь он проявил поразительное красноречие; затем он некоторое время помолчал и заговорил еще тише и очень грустным тоном о том, что Время, дескать, тупит даже самый острый нож и до неузнаваемости меняет порой значение слов и мыслей в человеческих душах и умах, и о том, что в конце концов даже самый лучший узел всегда приходится перевязывать заново и даже самые искренние слова, сказанные когда-то, необходимо порой повторить. И только после этого он сел.

Наступила мертвая тишина. Я уж решил, что ему удалось пробудить в них разум и теперь они сразу с ним согласятся. Увы, я был слишком молод! Та же самая женщина, которая начала говорить первой и говорила больше всех, выждав паузу, встала и заявила:

— Но почему же вы все-таки не прислали причитающиеся нам сорок баррелей сладкого «уина» бетеббес, как раньше?

И тут я понял, что самое трудное еще только начинается. Терпеливый был вынужден снова ответить на этот вопрос, а также сказать, почему мы отослали их ткани. Однако он весьма долго подбирал нужные выражения и никак не мог этого сказать прямо, а продолжал высказываться с помощью метафор и образов, кружа вокруг самого главного; и через некоторое время маленькие скрюченные близнецы начали ему отвечать примерно в том же роде. И тут, прежде чем было сказано хоть что-нибудь стоящее, оказалось, что уже очень поздно, и заседание объявили закрытым. Ночевать нас отвели в какой-то пустой дом, где не было отопления и светила только одна крохотная электрическая лампочка. Кровати были высокие, на ножках, и очень жесткие, с какими-то бугорчатыми матрасами.

Заседание продолжалось еще три дня. Даже Терпеливый сказал, что никак не ожидал столь длительной дискуссии и что, возможно, причина здесь в том, что они чего-то стыдятся. Если это так, то нам надо постараться не заставлять их испытывать еще больший стыд. Так что мы не стали ничего говорить об отвратительном качестве хлопка-сырца, который они поставляли нам в течение последних нескольких лет, и не упоминали о том рванье, которое они пытались нам всучить под видом тканей. Мы всего лишь старались сохранить спокойно-печальное выражение на лицах и говорили, что действительно жалеем, что не отправили морем те сладкие вина, которые изготавливаем исключительно для них, но ни слова не сказали о том, почему, собственно, их не отправили. Ну и, разумеется, мало-помалу выяснилось, что на них в последние пять лет свалилось огромное количество разных бед и несчастий: появился какой-то поражающий листья хлопчатника вирус, с которым было исключительно трудно бороться; потом три года стояла засуха; потом было несколько сильных землетрясений, в результате чего некоторые острова вообще ушли под воду, а на остальных вода оказалась настолько соленой, что даже их выносливый хлопчатник не выдержал. Все это они, похоже, считали своей виной и очень этого стыдились. Они все время повторяли: «Мы пошли неверными тропами!»