– Нет, – засомневался старший брат. – Мне кажется, условия не равны. Для обмена нужно обладать наличными, а они есть не у всех. Например, у Женьки…
– Да-да, – воскликнул я, еще не полностью сознавая, о чем говорила сестра, – что я буду менять?
– Но ему иметь деньги и вовсе не обязательно, – возразила Таня.
– Андрей прав, – поддержал брата отец. – У меня тоже нет наличных – все забираете вы с мамой. И потом, ты одна не можешь решать нашу семейную финансовую политику. Нужен совет.
– Вот имэнно, – впервые за все время разговора промолвила с прибалтийским акцентом Анна, жена брата. – Почэму мы с Андреем должны обменивать кроны по установленному тобою курсу? Мы лучше поменяем их на марки. У тебя есть марки?
– Они есть у меня, – спохватился я. – Какие хочешь? На тему спорта или фауны?
– Боже, какой ты еще, в сущности, ребенок, – устало вздохнула мама. – Она имеет в виду немецкие марки – так у них называются деньги.
– Понятно: как доллары в Америке, да? – догадался я.
– Можно и на доллары, – добавила невестка.
– Но у меня нет ни долларов, ни марок, – призналась Таня и от отчаяния закусила верхнюю губу.
– А раз нет, то и банка не будет, – подытожил Андрей. – Ты же неплатежеспособная, а еще метила на должность управляющего.
– Всё, хватит! – отрезал отец. – Купоны и кроны мы сохраним на случай поездки на Украину и в Эстонию.
– А вдруг они к тому времени будут недействительными? Все ведь так быстро теперь меняется, – размышляла вслух мама.
– Тогда тем более мы будем, пожалуй, единственными обладателями раритета в нашем городе. И довольно об этом.
Наверно, мы бы еще долго спорили, но неожиданно в прихожей зазвонил телефон длинными междугородными звонками. Отец снял трубку, а сестра включила в комнате телевизор. Несколько минут спустя нам всем было объявлено, что племянница папы из Узбекистана выходит замуж и нас приглашают на свадьбу. А в это время по телевизору передавали выпуск новостей, и диктор ровным голосом сообщал, что в Узбекистане вводится собственная валюта. Не успев порадоваться за племянницу, родители стали подсчитывать, во что им обойдется поездка в переводе на рубли.
Я удалился в свою комнату и, сев у окна, с грустью провожал взглядом опадающие с деревьев листья.
По двору смело шагала осень 1993 года…
Виктория Левина
Сдомский перевал
Машина катила опасными виражами Сдомского перевала. Руки мужа крепко держали руль. А она просто вросла в кресло справа от водителя. Вросла, вцепившись в подлокотники, и почти не дышала от страха. Почему этот перевал всегда вызывал у неё такой страх? Ведь обычно ничего сверхординарного не происходило.
Сначала они всегда ехали по хорошему Южному шоссе, радуясь, что удалось организовать эту поездку в будний день, хотя у каждого работа и ещё сто неотложных дел. Потом радость постепенно сменялась тревогой по мере приближения к опасному участку дороги – к Сдомскому перевалу. Вдоль дороги всё чаще встречались памятные камни с полузавядшими цветами, искорёженными мотоциклами и другими свидетельствами страшных катастроф, случающихся здесь довольно часто.
– Нет, ну ты видела этого идиота-самоубийцу? – закричал муж, когда встречная машина просвистела мимо них на крутом повороте на огромной скорости, почти нависнув правыми колёсами над обрывом. – Каждую неделю здесь бывают смертельные аварии. Ох уж этот Сдом!
Этот смертельный серпантин, этот Сдом, или Содом, или Содом и Гоморра, вошёл в их жизнь много лет тому назад.
– Ну как ты там, работы много? – позвонил муж ей однажды среди ночи.
Звонок показался ей необычным. Муж старался не докучать ей, когда она оставалась работать по ночам: кому-то нужно было быть на прямой связи с Америкой. Предприятие разрабатывало новый важный проект, и прямая связь, учитывая разницу во времени, выпадала на ночные смены. Она любила и эти ночные смены, и свою работу, и срочные технические вопросы, которые ей как дежурному инженеру приходилось решать.