Его цепкие пальцы наткнулись на рукоять Целестиорова меча. Он сжал их изо всех сил и дёрнул клинок из ножен, чтобы расколоть душителю череп. Железная хватка ослабла, но он не смог высвободить меч, так что удар оказался несмертелен. Ещё дважды он врезал душителю мечом, пользуясь им, как обёрнутой в кожу металлической дубинкой.
На третьем ударе душитель свалился с кровати и Джеремах втянул воздух, как рыба на суше. Он скатился на пол и попытался обнажить меч. По другую сторону кровати поднялась тёмная фигура в капюшоне и плаще цвета полуночи. Она шагнула к нему, лицо скрыто под капюшоном. В обтянутом перчаткой кулаке появился железный кинжал, разъеденный ржавчиной клинок. Один-единственный порез этим гнилым железом нёс смерть от яда.
Он с трудом глотнул воздуха и привалился спиной к стене. Из горла вырвалось что-то, вроде лягушачьего кваканья. Он нашарил ножны. Почему этот проклятый меч не высвободился сразу же?
Убийца приставил ржавый клинок к его горлу.
— Т
Три золотых зубца вырвались из живота убийцы. Тарросианский стражник появился за спиной у нападавшего и пронзил его трезубцем.
Джеремах наконец-то вырвал меч из ножен. Он откатился в сторону, потому что пронзённый убийца ткнул кинжалом в каменную стену, не обращая внимания на торчащий из спины трезубец.
Стражник выдернул трезубец, освобождая его для следующего удара, но Джеремах уже поднялся на ноги, обеими руками обхватил рукоять меча и прочертил серебристую дугу. Голова в капюшоне слетела с тела убийцы и покатилась по полу, остановившись у ножки кровати.
Мгновение безголовое тело постояло, сжимая ржавый кинжал. Потом оно рухнуло со звуком, похожим на треск дерева, и превратилось в горку костей и ветхой чёрной ткани.
Он уставился на лицо срубленной головы. Женщина с длинными волосами, чёрными, как её одежды. Он заморгал, закашлялся и собрался закричать от ужаса, но не смог.
Он выдавил её имя пурпурными губами, вместо голоса — скрипучий стон.
Она смотрела на него: рыдающая, истекающая кровью, бестелесная.
— Ты не можешь такого сделать, — произнесла она и чёрная кровь стекала с её губ. — Ты не можешь всё это отбросить.
У него не осталось слов; он пал на колени и воззрился на её лицо. Его сердце терзала более ужасная боль, чем горло.
— Ты сказал, что… всегда будешь любить меня, — рыдала она. — Но ты отбросил всё это прочь. Как ты можешь быть
Её язык, а потом и остальные части лица рассыпались прахом.
Он смотрел в пустые глазницы усмехающегося черепа.
Прежде, чем солнце одарило океан поцелуем, Джеремах покинул дворец и в одиночку направился на пляж. Когда первый зелёный свет напоил небеса, он подул в рог из меди, золота и агата. Единственная долгая и громкая нота отдалась в волнах и утренних облаках.
За его спиной ожило островное королевство, а он смотрел на волны. Вскоре он заметил мерцающее меж облаков золотое пятнышко. Оно росло, опускаясь в океан, пока не стало ясно различимо: изящный небесный корабль с облачно-белыми парусами. Он плыл к острову, словно громадная парящая птица. На некотором расстоянии от берега корабль беззвучно коснулся воды. К тому времени, когда он достиг песчаной насыпи, то выглядел не диковиннее любого другого морского судна. Фигура на его остром носу изображала прекрасную крылатую женщину.
Кто-то спустил верёвочную лестницу и Джеремах забрался по ней на палубу. Команда небесного корабля состояла из каменных людей, живых статуй из белёсого мрамора. Они не промолвили ни слова, лишь учтиво кивнули, когда он показал им рог из меди, золота и агата. Затем каменный капитан забрал его, раздавил в своём массивном кулаке и высыпал остатки в море.
Паруса поймали ветер и корабль стал подниматься с моря к облакам. Остров Таррос стал крошечным лесным пространством, окружённым бескрайними зелёными волнами; а теперь лишь пятнышком; теперь совсем исчез. По обе стороны от парусника тянулись облачные континенты. Он поднимался всё выше и выше, пока вся Артирия не затерялась за слоем кучевых облаков. В вышнем царстве ослепительно пылало зелёное солнце.
Теперь показался город Элда: переливающаяся хрустальная столица взгромоздившаяся на белый облачный остров. Спиральные башни и игольные шпили не походили ни на что в нижнем мире. Но чувство смутного узнавания разбавляло трепет Джеремаха.