Мишель

А образ Богородицы Семистрельной, с семью длинными тонкими стрелами, вонзенными прямо в нежное, пылающее сердце, глядел пристально, тревожаще, и под взглядом этих темных, широко раскрытых глаз отец Павел постепенно успокаивался.

— Любви не имеет, — прошептал он. — Не имеет любви. Да и кто ее имеет? Не я же, грешный…

И сразу, едва только подумал он о любви, сделалось ему светло — так светло, что он испугался: не впал ли в обольщение. Положим, прав отец Василий — да и отважен весьма; но все-таки во всем, что он творил сейчас, не было любви. Самым ужасным, самым убийственным образом не было любви.

Дьячок напрасно ломился в квартиру отца Василия — там никто не отвечал. В конце концов, соседи, наскучив криками и стуком, начали выходить и говорить, что отец Василий точно заходил домой, однако на квартире не задержался и вскорости покинул ее. А куда отправился — неизвестно.

С этим сообщением дьячок Остроумов и вернулся к отцу протоиерею.

Почти одновременно с ним с разных сторон к храму подошли — снова Алексей Аркадьевич Столыпин и неугомонный Руфин Иванович Дорохов. Дорохов был чрезвычайно мрачен и уже с порога — ни с кем не здороваясь — закричал в прохладную темноту церкви:

— Батюшка! Ждут ведь!

Отец Павел медленно вышел на порог. Старичок отец Афанасий шлепал следом.

Узрев господ офицеров, отец Афанасий чуть приосанился — насколько сумел — и прошамкал:

— Не взять ризницы — закрыта…

Столыпин не сразу понял, что происходит, зато Дорохов сообразил почти мгновенно и прогневался.

— Где он?! — заревел Руфин, топая ногой. — Изрублю как собаку!

Столыпин осторожно взял его за руку. Отец Павел, подумав, проговорил осторожно:

— Я не знаю, где отец Василий, да только ключ точно у него.

— Ломать дверь к… э… — Дорохов проглотил ругательство и с надеждой уставился на отца Павла.

— Господа, хочу вам все-таки напомнить, что кое-что мы с вами делаем с… нарушением… некоторых предписаний… хотя и не совсем… — произнес отец протоиерей, несомненно, в это мгновение думая о матушке Варваре Ивановне и прочем своем семействе. Более твердым тоном он заключил: — Двери ризницы ломать не будем, а отыщем отца Василия и уломаем его…

При слове «уломаем» Дорохов хищно зашевелил усами. Столыпин убрал руку с его локтя.

— Где в городе живет самая богомольная и нудная особа? — осведомился Дорохов. — Отец Павел, вы ведь должны таковых знать… Которые по сорок минут пересказывают наималейшую свою ссору с подобной же особой… и благословение берут даже на посещение отхожего места.

Отец Павел опустил веки, словно таким способом можно было хоть на время избавиться от Дорохова. Разумеется, описанные им особы в городе водились, и не одна, однако вряд ли отец Василий скрывался сейчас у одной из них. Не все они любили священника Эрастова, поскольку богомольность изумительным образом сочеталась в них с очень добрым отношением к себе, а отец Василий чрезвычайно любил накладывать строгие эпитимии и сурово требовал, чтобы постились. Поэтому вымогать себе послаблений все эти дамы приходили к более мягкосердечному отцу Павлу.

— Отрядим несколько человек, — предложил из-за плеча настоятеля старичок отец Афанасий. — Надобно прочесать город.

Выпалив такое, он пригладил седую, желтоватенькую бороду с очень довольным видом.

Дорохов лихо щелкнул каблуками, кланяясь ему, точно вышестоящему командиру.

И больше часа ходили по всему Пятигорску — спасибо, городок мал — в поисках скрывшегося с ключами отца Василия, пока наконец Дорохов не обнаружил его там, где меньше всего пришло бы в голову разыскивать священника: в худом трактире для извозчиков на самой окраине. Отец Василий заседал в темном углу, дул на блюдце с чаем и зыркал по сторонам.

Руфин Иванович не сразу его и приметил. Однако бежать было некуда — столик отца Василия находился в самом углу. Гремя худыми сапогами на твердой подошве, Дорохов прошел между солидными извозчиками и навис над батюшкой.

Отец Василий привскочил, увидел между потолком и своей головой дороховский кулак и вновь опустился на лавку.

Дорохов уселся напротив, развалился весьма вальяжно — что было весьма мудреным делом, ибо у лавки в силу ее конструкции не имелось ни спинки, ни подлокотников. И однако ж со стороны казалось, будто Руфин Иванович расположился в покойных креслах с подголовником.

— Ну-с, — сказал Дорохов, — свиделись, батюшка.

— Самоубийц не хоронят, — молвил Эрастов.

— Есть предписание, — сообщил Дорохов. — За номером 1368.

— А по мне — хоть за номером 666, — ответствовал отец Василий. — Самоубийц не хоронят.

— Ключ отдайте, батюшка, — попросил Дорохов. — Отдайте по-хорошему…

Отец Василий приподнял руку, пошевелил пальцами, снова опустил.

— Да что вам он сдался, этот Лермонтов? — спросил он почти дружески. — Неприятный был человек. Только и знал, что насмешничать да девицам головы морочить. Он ведь злой был. Карикатуры рисовал, я знаю. Он и на священство рисовал.

— Ключ отдай, сволочь, — сказал Дорохов и шевельнулся так, чтобы сабля рукоятью задела стол. — Отдай!

— Нет! — взвизгнул отец Василий, подскакивая. — Нет!

Дорохов встал.