Мишель Фуко

Как говорит Фуко в связи с «подавлением» темы сексуальности, «мы на протяжении вот уже нескольких десятков лет не можем говорить о нем иначе, как встав в позу: сознание того, что мы бросаем вызов установленному порядку; тон голоса, показывающий, что мы ниспровергатели; пыл людей, готовящих заговор против настоящего и призывающих будущее, день наступления которого, как мы и впрямь думаем, мы приближаем. Что-то от мятежа, от обетованной свободы, от грядущей эпохи иного закона — вот что легко проступает через этот дискурс о притеснении секса. Здесь оказываются вновь задействованными некоторые из прежних традиционных функций пророчества. До завтра, наш добрый секс» [429].

На первых же страницах Фуко разносит в клочья «гипотезу о притеснении», а также теоретические и политические декларации, сопровождающие ее. Каков был его замысел? «В целом речь идет о том, чтобы рассмотреть случай в истории общества, которое вот уже более века шумно бичует себя за свое лицемерие, многословно говорит о своем собственном молчании, упорствует в детализации того, что оно не говорит, изобличает проявления власти, которую оно само же и породило, и обещает освободиться от законов, которые обеспечили его функционирование. <…> Вопрос, который я хотел бы задать, это вопрос не о том, почему мы подавлены, но о том, почему мы с такой страстью и злобой — против своего самого недавнего прошлого, против своего настоящего и против самих себя — говорим, что мы подавлены. По какой спирали мы пришли к такому вот утверждению, что секс отрицается, к тому, чтобы демонстративно показывать, что мы его прячем, чтобы говорить, что мы его замалчиваем, и все это — формулируя его в самых откровенных словах, пытаясь показать его в его самой обнаженной реальности, утверждая его в позитивности его власти и его эффектов? Конечно же есть все основания спросить себя, почему так долго секс ассоциировался с грехом <…> но точно так же следовало бы спросить себя, почему мы так сильно казним себя сегодня за то, что когда-то сделали его грехом» [430].

Но отказ от признания очевидности «гипотезы о притеснении» не означает, что ее нужно просто-напросто отправить на свалку. Фуко в очередной раз выступает как историк и критик, археолог и генеалог: «Речь идет о том, чтобы установить — в его функционировании и праве на существование — тот режим “власть — знание — удовольствие”, который и поддерживает у нас дискурс о человеческой сексуальности. <…> Отсюда, наконец, следует, что важным будет не определение того, ведут ли эта дискурсивная продукция и эти действия власти к формулированию истины о сексе или, наоборот, лжи, предназначенной для того, чтобы ее скрыть, — но высвобождение той “воли к знанию”, которая служит им одновременно и опорой, и инструментом» [431].

Фуко, анализировавший в «Археологии знания» и «Порядке дискурса» принципы разрежения дискурсов, на этот раз строит обратную перспективу. Теперь его интересуют предписание говорить и формы, которые оно принимает, история его почкования, а также основополагающих принципов и инстанций, служащих ему опорой, поскольку начиная с XVI века «проникновение секса в дискурс» поддерживалось, а не преследовалось: «…воля к знанию не остановилась перед неустранимым табу, а выказала упорство — проходя, несомненно, сквозь множество ошибок — в том, чтобы создать науку о сексуальности» [432]. Следует констатировать, что «мы, в конце концов, единственная цивилизация, где получают жалованье за то, чтобы выслушивать каждого, кто делает признания о своем сексе» [433].