Мишель Фуко

Дюмезиль только что вернулся из долгих заграничных странствий. Он прожил шесть лет в Турции и два года в Швеции. С 1931 по 1933 год он преподавал французский язык в Упсале и надолго сохранил связи со своими друзьями с Севера. После Второй мировой войны он часто бывает в Швеции, где его работы пользуются огромным успехом. Следует ли удивляться тому, что через двадцать лет после первого пребывания Дюмезиля в Швеции именно к нему обращается профессор Фальк, возглавлявший Институт романских языков, с просьбой порекомендовать кого-нибудь, кто согласился бы приехать, чтобы преподавать французский язык? Шел 1954 год. Дюмезиль в замешательстве: он плохо знает новое поколение выпускников Эколь Нормаль и уже готов отказать Фальку, но тут Рауль Кюрель рассказывает ему о молодом философе, с которым он недавно познакомился. «Это самый умный человек из всех, кого я знаю», — утверждает Кюрель. Дюмезиль доверяет другу и сообщает Полю Фальку, что отыскал подходящего человека. Одновременно он посылает записку Фуко. «Не спрашивайте меня, как я узнал о Вас, — пишет он. — Но знайте, если Вас интересует место в Швеции, то оно ждет Вас».

Им не удалось встретиться, поскольку Дюмезиль отправился «побродить», как он любил выражаться, по Уэльсу. Тем временем предприятие увенчалось успехом, и 26 августа 1955 года Фуко прибыл к месту назначения.

«Мне всегда было трудно выносить некоторые особенности социальной и культурной жизни Франции. Именно поэтому я покинул ее в 1955 году», — скажет он через много лет, объясняя причину отъезда. И добавит:

«В то время Швеция считалась более свободной страной. Довольно скоро я понял, что некоторые формы свободы оборачиваются ограничениями, характерными для репрессивного общества»[144].

И действительно, он бежал из Франции в надежде избавиться от болезненности своего существования, от чувства дисгармонии, но надежды не оправдались — три года, проведенные в Упсале, дались ему тяжело. Прежде всего из-за климата. Было очень трудно привыкнуть к ледяному холоду скандинавской зимы. «Я — Дека рт XX века, — говорил он своим товарищам по замерзанию, — я сдохну здесь. Хорошо еще, что я избавлен от королевы Христины».

Удручала темень, наступающая в три часа дня в ноябре и в два часа в декабре. Она деморализовала тех, кто не привык к ней, погружая в хандру, с которой было трудно бороться. Университет в Упсале, один из самых престижных в Северной Европе, был безнадежно мал, как и сам городок: шесть-семь тысяч студентов и семьдесят тысяч жителей. В университете царила строгая, отчасти напыщенная атмосфера: лютеранское пуританство давило всей своей массой. Через короткое время после приезда Фуко писал Жану Барраке: «Жизнь в Упсале мучительно похожа на жизнь в нашем университете». Он мечтал обрести широту взглядов, которой еще не существовало в Европе, но его ждало разочарование: однополая любовь находила в Упсале едва ли не худший прием, чем в Париже. Фуко страдает, но остается в Швеции. И вот, через несколько месяцев после приезда, он знакомится со знаменитым Жоржем Дюмезилем. Начиная с 1947 года Дюмезиль каждый год, окончив курс лекций в Коллеж де Франс, приезжает на два-три месяца поработать в Швецию. Университет выделяет ему маленькую квартирку. На протяжении трех упсальских лет Фуко часто и подолгу общается с Дюмезилем — между ними завязывается тесная дружба. Фуко, глубоко восхищавшийся работами Дюмезиля, был покорен и личностью ученого. Дюмезиль становится для него образцом строгости и терпения в работе, разносторонности, тщательности в изучении архивов. Нет ни малейшего сомнения в том, что мысль Фуко развивалась под сильнейшим влиянием Дюмезиля, и он не умолчал об этом. В предисловии к «Безумию и неразумию» он писал:

«Я должен поблагодарить тех, кто помогал мне в моих поисках. И в первую очередь — Жоржа Дюмезиля, без которого эта работа не была бы написана»[145].

Эту фразу можно понимать как простую дань благодарности: именно Дюмезиль обеспечил Фуко условия, позволившие ему написать книгу. Но после выхода книги в интервью газете «Le Monde», опубликованном 22 июля 1961 года, Фуко еще раз скажет о своем интеллектуальном долге перед Дюмезилем. Отвечая на вопрос, кто оказал на него влияние, Фуко упомянул Бланшо, Русселя, Лакана и добавил: «Но также — и главным образом — Дюмезиль». Собеседник удивлен: «Каким образом человек, занимающийся историей религий, мог подтолкнуть к работе над историей безумия?» И Фуко объясняет: