Мишн-Флэтс

– Ты спрашиваешь: как могло случиться то, как могло случиться это? Ты забываешь, что в реальной жизни ничего не идет по плану. Все идет наперекосяк. Почему Брекстон оказался в квартире, если его заранее предупредили, что быть ему там ни в коем случае нельзя? Да по сотне разных причин! Вернулся, чтобы взять забытую вещь. Не рассчитал время и задержался дольше, чем следовало. Был пьян и плохо соображал. Рейд начался раньше, чем Брекстон предполагал. И так далее. И так далее. А когда Брекстона блокировали в квартире, он запаниковал. Ему оставалось одно: выпалить и бежать в суматохе. Он не мог вести переговоры с полицией. Во-первых, он дипломат хреновый. Во-вторых, торговаться предмета не было.

– Хорошо, могу согласиться. Ну а пистолет-то с отпечатками зачем ронять?

– Потому что Брекстон – человек. Потому что человеку в горячке свойственно делать страшные глупости. Даже самые великие умники совершают в горячке глупости. Только поэтому мы и ловим всех этих ребят, которые задумывают идеальные убийства, а горят на смешных пустяках! Бен, убийство – не детский утренник. Даже самый матерый гад и тот теряет разум. Убийство – это истерика, это хаос, это бардак! А ты воображаешь себе холодный расчет, трезвую голову. Только в фильмах про лейтенанта Коломбо убийцы педантичны как старые девы и хладнокровны как змеи!

– А что с Раулем?

– Да пошел ты с этим Раулем! Носишься с ним как с писаной торбой! Я тебе сказал: не было никакого Рауля – и была тысяча Раулей! Что в лоб, что по лбу!

Он в сердцах положил руки на каменный парапет и рванул его на себя. Естественно, камень не поддался, но Гиттенс немного разрядился.

– Ни одна на свете загадка не имеет чистенького решения, – сказал он. – Реальный мир неряшливый и сумбурный. Практически ничего не совершается как в книжке. Любое событие люди запутывают, усложняют самым неожиданным образом. Там, где человек, по всем законам разума, должен пройти прямо, он сто раз вильнет вправо и влево. Зачем, почему, какого хрена? А так – вильнулось, и баста. И ты хоть сто лет ищи объяснение, а не найдешь, потому как его не существует вовсе! Душа – такие потемки, что даже сам человек ее толком не знает. А уж со стороны разгадать чужие действия можно только в самых грубых деталях. Сколько ни ломай голову, сколько ни собери улик, все равно чуть-чуть загадки останется. Люди – тайна за семью печатями. Мир – тайна за семью печатями. Мы не можем знать все. Мы знаем только чуточку. И больше нам знать не дано. Только в твоих исторических книжках все все знают и все идет гладко как по нотам. Живая жизнь – она другая. Она неряшливая дура. И в ее жилище ни одна вещь не лежит на своем месте. Вселенная, быть может, прекрасно организованное место, но тот кусок Вселенной, где живет человек, – там черт ногу сломит!

Я молчал, потрясенный его внезапным красноречием.

А ведь Гиттенс и впрямь идеальный полицейский для Мишн-Флэтс. Потому что из всех сумасшедших мест на планете Мишн-Флэтс едва ли не самое сумасшедшее. А Гиттенс как раз и есть марафонский бегун по пересеченной местности. На стадионе с его аккуратными дорожками ему бежать скучно. Они созданы друг для друга – Гиттенс и Мишн-Флэтс.

Если законы не срабатывают, Гиттенс их слегка подогнет под себя. Нельзя же в кривом мире использовать прямые линейки! И это даже хорошо. Без таких Гиттенсов юридическая система в Мишн-Флэтс вообще сдохнет.

Поскольку Гиттенс обставил себя теоретическими оправданиями, к нему сложнее подступиться. То ли дело Фрэнни Бойл! Мой дешевый блеф сразу его расколол. С Гиттенсом я тоже блефовал, но тут я не на того напал. Гиттенс не колется. И даже не потому, что его сложно расколоть. Его практически невозможно расколоть. Ибо у него свои представления о добре и зле. Само понятие вины для него извращено. Он не может проговориться, потому что не чувствует за собой вины.

Я мыслил сумбурно, Однако понимал, что именно в этот момент мне всего понятнее характер Гиттенса.

Мы долго молчали.

Потом Гиттенс спросил:

– Ну и что ты намерен делать... со всеми своими теориями по поводу Траделла?

– Ума не приложу. Кто стрелял в Траделла – я так и не разобрался. Возможно, все-таки Брекстон. А про остальное... не знаю, что и думать. Грязные игры. Но виноват ли кто и в чем – не знаю.

Гиттенс разодрал гарантийное письмо Данцигера и бросил обрывки в воду – туда, где рос камыш. Меня это действие возмутило. Но когда Гиттенс снова заговорил, мне показалось, что он поступил правильно – и мне на благо. Некоторые вещи должны остаться тайной. Закон всеобщего неизбывного бардака требует именно этого.

– Ты вот что, – сказал Гиттенс, – ты осторожнее будь. Есть много людей, которые очень не хотят, чтобы это дело опять всплыло. Много важных персон, которые в этом совсем не заинтересованы.

– Меня уже предупреждали. И не раз. Но остановиться не в моих силах.