Мисс Моул

Много воды утекло с тех пор, как Ханна последний раз жила в семье. После изнурительного опыта, когда она сражалась с полудюжиной буйных детей и их больными родителями, которые старались хранить в тайне тяготы и разочарования своего брака, она устроилась к одной пожилой леди в расчете на относительный досуг, но, подобно актрисе, которая прославилась в определенной роли и никак не может получить другую, мисс Моул, казалось, теперь была обречена на амплуа помощницы старых больных одиноких леди до конца своей жизни. Естественно, ее стали подозревать в неспособности иметь дело с молодежью после долгого существования в условиях, где она только и делала, что поднимала пропущенные петли, подносила чистые носовые платки и читала вслух, хотя Ханна могла бы красноречиво поведать об утомительной природе такой работы. Она часто с завистью смотрела на уборщицу, мечтая о здоровом труде со шваброй и ведром; и в собственной глупости, вынудившей ее жить у работодателя, вместо того чтобы уходить домой каждый вечер, предпочитала винить непонятное застарелое желание принадлежать к аристократии, которую Ханна якобы презирала. Из мисс Моул вышла бы замечательная уборщица: некоторая вульгарность, которую Лилия справедливо находила предосудительной в кузине, для уборщицы послужила бы отличной рекомендацией, и Ханна представляла, как ходит от дома к дому: энергичная, добродушная, вольная говорить все, что взбредет на ум, – идеальная уборщица из романа, живущая в собственном доме и не имеющая никаких дел с людьми и их запутанными характерами. Что ж, фыркнув, говорила она самой себе, ты еще можешь к этому прийти, но женщинам, избравшим подобное жизненное поприще, не отписывают наследство богатые джентльмены, а Ханна все еще делала вид, что поглядывает в направлении этой приятной перспективы. В молельне пока не встретился ни один кандидат, отвечающий ее требованиям, и хотя она примелькалась с метелкой для пыли в каждом окне, ей так ни разу и не удалось увидеть старого плута из дома номер 16. Сияющий октябрь уступил место сырому ноябрю, и погода, по мнению Ханны, не располагала к выгулу попугаев и садоводству. Иногда она видела, как номер шестнадцатый ковыляет к задней калитке, слышала, как по ночам он зовет кошек, но у нее не хватало времени планировать встречи, поскольку она трудилась не покладая рук, не хуже любой уборщицы, и должна была приноравливаться к новым непростым условиям.

В домах, где она работала прежде, глава семьи обычно уходил утром в определенный час, и можно было рассчитывать, что до вечера он не появится; перемещения мистера Кордера не поддавались никакому четкому расписанию. О том, дома хозяин или вышел, можно было догадаться только по наличию или отсутствию пальто и шляпы на вешалке в холле, и у мисс Моул вошло в привычку, проходя мимо, кидать туда взгляд, и в зависимости от этого у нее улучшалось или портилось настроение – еще одно невольное доказательство, что личность преподобного Роберта отнюдь не была незначительной. Пение Ханны, тихое и невыразительное, совсем не похожее на ее обычный голос, немедленно смолкало, стоило мистеру Кордеру переступить порог дома; он подавлял в дочерях любые проявления характера, и Ханна порой задумывалась, а знает ли он вообще, что у девочек есть личность; он с ходу завладевал разговором, поскольку готов был дать исчерпывающую информацию по любому вопросу, и чужие мнения, отличные от его собственного, либо забавляли, либо злили преподобного; однако ни дня не проходило без визитеров: прихожанин нуждался в помощи или совете, пылкий служка из молельного дома просил решить сложный вопрос, диакон заглядывал с важной миссией. Голос, доносившийся из кабинета, не всегда принадлежал Роберту Кордеру, и хотя хозяин смеялся первым, его смех подхватывали, и люди, выходя от него, выглядели счастливее, чем когда пришли. Тем не менее Ханна не забывала скорчить гримасу, минуя кабинет. Она была уверена, что миссис Кордер с фотографии на столе великого человека серьезно выслушивала его речи и отпускала безмолвные едкие замечания, сопоставляя его советы с тем, что знала о нем при жизни, однако, будучи намного терпимее Ханны, все же отказывалась судить мужа слишком строго.