Миссия «Демо-2020»

– Федор Юрьевич Ромодановский звался король Фридрихус, а Бутурлина иначе как Ванька-Каин никто и не звал. Полагаю, что поговорка «х..ня война, главное – маневры» родилась именно тогда, – с улыбкой на розовом лице, нисколько не смущаясь русской дворовой бранью, проговорил Астарот Вельзевулович Добродеев, советник президента ВША. – К прешпургскому королю Фридрихусу отходили все потешные, Бутырский и Лефортов полки, а к «польскому» Бутурлину лучшие стрелецкие полки – полки Сухарева, Цыклера, Кровкова, Дурова, Нечаева, Рязанова, прочие. Я подучил, – добавил он в ответ на немой вопрос Жени Афанасьева. – Надо же знать, КУДА я отправляю не самых плохих людей на этой земле. Держитесь, держитесь, Евгений Владимирович, – с жутковатой улыбкой на бледных губах напутствовал он Афанасьева, – будет весело, это я уж вам обещаю!..

– Я уже понял, – пробормотал Афанасьев, глядя вслед удалявшемуся инферналу.

– Готовность номер два!!! – рявкнула бой-баба Сильвия фон Каучук, угрожающе потрясая своими внушительными юбками. – Все к машине!

По спине Афанасьева пробежала крупная дрожь. Все мысли застыли, остановились, словно цвета и звуки в непомерно затянувшемся стоп-кадре видео. Даже неугомонный бес Сребреник забился куда-то в глубинные пласты Жениного существа, а быть может, даже находился по соседству с афанасьевской душой, а именно в пятках.

Афанасьев сделал несколько неловких шагов…

– Готовность номер ррраз!! – увесисто прокричала бесстрашная Сильвия Лу-Синевна. – Встаньте в круг, очерченный световым курсором! Закройте глаза!

– А что, и вы закроете глаза, мисс? – спросил крепкий Пит Буббер, который мандражировал, кажется, существенно меньше, чем Афанасьев и уж тем более экс-чучельник Ковбасюк, застывший, словно чучело в стрелецком кафтане, – И вы? А как же машинку запускать… кнопочки там нажимать?

– Система идентифицирует и голосовые команды на восьмидесяти пяти языках, – важно ответила Сильвия фон Каучук, – так что мне совершенно не обязательно нажимать кнопочки, как вы тут изрекли, мистер Буббер.

После этого все вопросы отпали. Глэбб и Добродеев, дав последние инструкции, исчезли и наблюдали за действиями группы уже по мониторам, а Сильвия фон Каучук медленно, раздельно произнесла:

– Готовность номер ноль! Инверторы!..

Следующие несколько команд были на немецком языке. Впрочем, Афанасьев едва ли понял бы сейчас команду даже на родном языке. Он последил, что за ним никто пристально не наблюдает, вытянул из-под одежды флягу с коньяком, великодушно презентованную ему Ковалевым, и приложился. Отпил полновесный такой глоток. Стало немного легче.

Афанасьев сунул флягу под облачение и замер. Он стоял в световом круге, в центре которого находилась машина времени, и сам этот факт, как будто уже достаточно привычный и даже получивший легкий крен в обыденность, такую в меру обременительную, в меру занудную повседневность, вдруг потряс Афанасьева до глубины души. Он почувствовал, как по спине крупными каплями покатился тоскливый холодный пот. Голос Сильвии сорвался в какой-то хриплый бас, или так уже казалось замутненному сознанию Евгения Владимировича. Он скосил глаза себе под ноги и увидел, что перекрытие подземного бункера, сделанное из прочнейшего сплава, способного выдержать непрямой удар ядерной боеголовки, начинает бугриться и собираться в складки. Как будто это не мертвый металл, а живой, трепетный бархан пустыни под яростным порывом ветра. Ему показалось, что и под левой ногой стал пучиться холм. Непередаваемый ужас охватил Евгения. Его вдруг сорвало с места, закрутило (хотя он еще сознавал, что на самом деле никуда не трогался с места и его ноги все так же недвижно упираются в пол) и понесло. Он увидел огромный хо-ботовидный тоннель, закручивающийся в спираль. Стенки туннеля, полупрозрачные, с розовым отливом, пульсировали, как будто это была живая аорта.

2

Москва и Подмосковье, 1693 год

– Потребно учинить шумство, ребята! – заявил патриарх Всешутейшего и Всепьянейшего собора Никита Зотов и, повалившись с деревянного трона, расписанного непотребными картинками, задрыгал ногами.

Поднимали его с хохотом и сальными шутками, а синеглазый красавец, широкий в плечах, очень проворный и вертлявый для своих немалых габаритов, хлопнул Никиту Моисеевича пониже спины, и тот снова рухнул наземь.

– Будет с него, Алексашка! – отозвался из угла нескладный круглолицый человек, длинный, похожий на несказанно разросшееся полено. Глаза, круглые, как у кота, были выпучены на валявшегося Зотова, а маленький рот кривился в беззвучном хохоте. – Будет с него. И так зело с Ивашкой Хмельницким[3] пободался.

– Пьянь несусветная, мин херц, – ответил Алексашка Меншиков. – Первая неделя Великого поста, а наш князь-папа, его пьянейшее всешутейшество, уже залился зельем по самые глаза. А уж пора бы и покаяться. – И в синих глазах будущего генералиссимуса и светлейшего князя заплясал веселый дьявольский смешок.

– Покаяться! – Петр вскочил в своем углу. – А что, хорошая мысль, Алексашка. Ну что, старый греховодник, айда каяться по Москве!