Миссия «Демо-2020»

Вошедшие в крестовую палату боборыкинского дома участники горе-миссии «Демократизатор-2020» увидели довольно своеобразную, хотя и привычную в российских условиях картину. В крестовой палате, просторном помещении с образами, завешенными парчой с золотыми кружевами, расположилось человек десять вида самого пестрого и невоздержанного. На лавках, обитых бархатными налавочниками, развалились трое нахальных молодцов в ярких, нерусского типа кафтанах, в севших набок париках; особенно вызывающе смотрелся самый здоровенный из них, с наглыми синими глазами и выпуклым лбом. Он склонил голову и, поставив ногу на спящего на полу карлика в оранжевом двурогом колпаке, вопросительно смотрел на вошедших. Возле него стоял какой-то длинный нескладный тип в черном с серебром кафтане, в грубых туфлях с металлическими пряжками. Над верхней губой – полоска усов, подбородок выбрит поспешно, неровно, на левой щеке – царапина. Он округлил глаза и бросил:

– А это еще что за кордегардия?

– Поп, немецкая баба, стрелец да дьяк, мин херц, – доложил Меншиков, пиная карлика и поворачиваясь к огромному, рыхлому, с недовольной мордой мужичине средних лет, раскатившему на лавке свое тучное тело. (Потом оказалось, что это сам Ромодановский Федор Юрьевич, князь-кесарь, хозяин Москвы, самый страшный в городе человек.)

– Сам вижу, не слепой!

– А мы спросим, не поскромничаем, – тяжело заворочал языком Ромодановский, и его опухшее, с нездоровой желтизной лицо отвердело. – На дворе верховые с саблями наголо, значит, попасть сюда с улицы они не могли. Давно я не видел, чтоб вместе собирались такие несходные меж собою людишки: поп, дьяк, баба из неметчины и стрелец.

– Это верно, дядюшка, – сказал Петр, – последний раз ты мог видеть такую странную кумпанию вместе разве что в пытошном застенке, у себя, под призором заплечных дел мастера.

– А вот и пусть отвечают, – неодобрительно протянул Ромодановский. – Кто таковы? У хозяина гостите? У боярина Боборыкина? Выглядите, что и говорить, – подозрительно. (Встал, тяжело перевел дыхание, снова сел.) Ну, что же?

– А, дядюшка, их кнутиком, кнутиком постегай, – отозвался князь-папа Никита Зотов, всешу-тейший и всепьянейший патриарх, сдирая шелуху с сизого носа и порываясь ткнуться им в стол, – ты в этом… ик!.. с-сабаку съел!.. Вообще живность разную… л-любишь.

– А вот это не твоего ума дело, Никита! – оборвал его Петр.

У Афанасьева прервалось дыхание, когда на нем остановились круглые, яростные, живым огнем дышащие глаза царя. Тому было не больше двадцати с маленьким хвостиком лет, однако огромный рост, порывистость движений и живая мимика придавали его облику совершенную необычность, притом, что он конечно же был узнаваем, благодаря известным портретам, какие приходилось видеть Афанасьеву и его спутникам. Тут он был. юн, слишком юн, но уже грозен, подумал Афанасьев. Он заговорил:

– Государь, мы – гости боярина Боборыкина.

– В такой пестрой компании? Первый раз зрю, чтобы поп и дьяк, а также стрелец и… мельничиха из Кукуя вместе путешествовали!

Сильвия Кампанелла Лу Синь дон Каучук выступила вперед и произнесла:

– Но у вас, ваше величество, не менее пестрая компания. По крайней мере, среди нас нет медведей. – И она показала в угол, откуда в самом деле совал свою морду вялый бурый медведь, допьяна напоенный шутником Меншиковым и его не менее задорными сотоварищами.

Ромодановский сомкнул на переносице лохматые брови. Однако Петру понравилась смелость, с которой говорила эта незнакомая женщина, одетая в громоздкое немецкое платье.

– А я вижу, что ты не токмо телом, но умом и дерзостью зело обильна, – проговорил он, глядя на Сильвию. – А ну-ка, садись. Откуда и какими судьбами попали к боярину Боборыкину и мне на глаза?

– Мы из дальних краев, – сказала госпожа фон Каучук. – Хотели видеть тебя, Петр Алексеевич.

– А переоделись потому, что наша собственная одежда непривычна для здешних мест, – подхватил Афанасьев. – Извини, если прогневали.

– Быть может, окажемся полезны при твоем дворе, – закончила вступительную речь глава миссии.

– А проверь, каково они пить горазды! – завел Зотов, отрывая от стола свое пропитое лицо. – Если горазды, то и тебе глянутся, Петруша.

Сильвия, которая не пила, хотела было возражать, но тут вмешался ругатель Меншиков. Бой-баба не поверила своим ушам. Афанасьев – тоже. Бес Сребреник сдержал свое слово, и теперь речь Меншикова доходила до слуха четверки пришельцев в следующем виде:

– А плесну-ка я им, мин херц, вот этого венгерского, оно у меня завсегда с собой. Кубок, кубок мне побольше, гидрид-перангидрид! Что ты мне даешь, перманганат калия? – заорал он на здоровенного и в зюзю пьяного шутейника, приблизившегося к будущему светлейшему князю с каким-то стопариком наперсточного типа. – Вон тот серебряный кубок подай, дурень! Ну, дай-ка я сам, а ты пошел отсюда в борную кислоту, оксид недоделанный!