Миссия пилигрима

Витус засмеялся. С тех пор как разговор перешел на знакомое ему поле, он почувствовал себя уверенней.

— Знать значение слов — это одно, а понимать контекст — совсем другое. Если бы в свое время я не нашел в лице отца Томаса такого превосходного учителя, из меня, пожалуй, ничего бы не вышло.

— К сожалению, у отца Томаса нет времени давать мне частные уроки по медицине. Он очень занят собственными исследованиями.

— Пожалуй, я… я бы мог…

— Да? — Нина вдруг с силой оперлась о его руку и резко остановилась. — Что бы ты мог?

— Ну, если ты не возражаешь и готова довольствоваться мною, я бы мог взяться за это дело.

— Правда?

— Да.

— О Витус! — Глаза Нины радостно вспыхнули. В порыве чувств она вдруг встала на цыпочки и чмокнула его в щеку. А потом, словно испугавшись содеянного, отвернулась и помчалась прочь, лишь юбки развевались на ветру.

Витус стоял в раздумье и смотрел ей вслед. Поцелуй девушки еще горел на его щеке. Он недоверчиво потрогал это место кончиками пальцев. Да, в самом деле она его поцеловала. Ну да, конечно, от избытка благодарности. Наверняка это ничего не значит.

Он растерянно побрел назад в монастырь.

За дверями кельи, где разместились Витус и Магистр, послышался топот ног. Магистр, дремавший на своей лавке, открыл глаза и прищурился.

— Братия спешит на вечернюю молитву, стало быть, сейчас шесть часов. — Он вздохнул. — Как бы высоко я ни ценил созерцательность монастырской жизни, но к регулярным службам и обыкновению ложиться спать не позже семи вечера я не привыкну никогда.

— Да, ты не рожден монахом.

Магистр лениво зевнул:

— В данный момент я испытываю большое желание наведаться в какое-нибудь богоугодное заведение в Пунта-де-ла-Крус и оценить качество местного вина.

— Ты же знаешь, что это невозможно. Мы здесь в гостях и обязаны соблюдать монастырский распорядок. Еще скажи спасибо, что от нас не требуют участия в часовых службах.

— Спасибо. Но я не могу сидеть сложа руки. Не могу сутками торчать в этих стенах и бездействовать! У тебя другая ситуация — ты каждый вечер сидишь за столом, уткнувшись в толстые книги, и готовишься к очередному занятию с Ниной. Коротышка тоже при деле — заботится о ребенке. Один я чахну.

Витус ничего не ответил, продолжая листать свой фолиант.

— Эй, сорняк, ты меня слышал? Я здесь хирею!

— Да-да.

— И это все, что ты можешь сказать мне в ответ? — Магистр поднялся, всем своим видом демонстрируя глубокую обиду. — Я хочу твоего внимания! В последнее время ты витаешь где-то в облаках, а на твоих губах частенько блуждает блаженная улыбка. Недавно, когда ты разговаривал с Ар… Тьфу, не будем об этом. Короче, сорняк, у меня такое впечатление, что Нина произвела на тебя неизгладимое впечатление. Целыми днями только и слышу: Нина то, Нина сё. Или ты влюбился в девчонку?

— Влюбился? Я? Не смеши! — Лоб Витуса прорезала глубокая складка. — И как тебе такая чушь только в голову приходит!

— Ну ладно, ладно, — замахал руками маленький ученый, а про себя подумал: «Точно. Так оно и есть!»

— Что с тобой, жена? Почему ты еще не спишь? — Орантес сидел на супружеской лежанке с набитым соломой матрасом и стягивал с себя шерстяные чулки. За ними последовали безрукавка и ремень от штанов. Все остальное не мешало ему устроиться на ночной покой. Завершив приготовления ко сну, он растянулся рядом с женой.

— Да нет, ничего.

— Ничего? Хм. — Орантес, уже начавший погружаться в сон, встрепенулся: что-то в голосе жены удержало его от засыпания. — Если что-то не так, прямо скажи мне об этом. Мы же свои люди.

У Аны вырвался тихий стон.

— Может, болит что? А?

— Нет-нет, болей особых нет. Разве только тяжесть на желудке.

— Об этом ты частенько говоришь в последнее время. — Сон у Орантеса окончательно улетучился. — Если лучше не станет, сходим к деревенскому цирюльнику, он тебе намешает какую-нибудь микстуру от этой хвори. А теперь спи, жена. Да пошлет тебе Господь сладких сновидений.

— Амен, — пробормотала Ана.

Супруги затихли. Вскоре к привычным ночным звукам прибавилось размеренное дыхание Орантеса. Он принадлежал к числу тех немногих мужчин, которые не храпели, за что Ана была ему несказанно благодарна.

— Меня Нина беспокоит, — тихонько шепнула она.

— Как? Что?

— Меня Нина беспокоит, — повторила Ана.

— А что с ней? — Орантес приподнял голову. Нина была его любимицей, хотя он никогда и не признался бы в этом.

— Сама толком не знаю. Что-то в ней изменилось за последнее время. То в пустоту уставится, то ворон считает. Почти ничего не ест, платья ей разонравились, все перед старым зеркалом вертится. Сдается мне, что наша дочурка в кого-то влюбилась.

— Влюбилась? Шутишь! Ведь она еще дитя!

— Вот уж нет. У нее уже фигура как у женщины, целых два года. Впрочем, отцы не замечают таких вещей.

— И в кого же она, по-твоему, влюбилась?

— В том-то и дело, что я этого не знаю. Думаю, она бы мне сказала, если бы у нее кто-то появился. Раньше-то все рассказывала. Наверное, мне померещилось… Опять же прилежной стала, как никогда. В монастыре еще больше времени торчит, говорит, что медицину изучает. Ты же знаешь, она об этом всегда мечтала.